— От чего у нее случился краткосрочный обморок, предстоит выяснить.

— Я прослежу, — серьезно пообещал собеседник и нажал кнопку вызова лифта.

— Давайте все же к вам в кабинет, — смущенно глянул на него. — Совсем забыл, что надо переодеться.

— Я заметил, — улыбнулся Павел Петрович. — Вам будет предложен лучший кофе. — Когда мы остались в тишине кабинки, он скосил на меня насмешливый взгляд: — Давно у вас с Яной?..

— Полгода, — усмехнулся я.

Знал, что сделал сейчас очередную лажу. Помимо той, что ввязался в практику на территории этой клиники. Яна будет в бешенстве, но кто ей поверит? А мне? Врать, что я — набожный христианин, поздно. Я носился сегодня по клинике с Яной на руках не на шутку перепуганный за ее жизнь. Все это видели. Поэтому пусть лучше я объясню это вполне очевидным — что мы с ней встречаемся. К счастью, сердце ее выдержит это все — я в этом убедился. А потом в моих интересах будет обеспечить девочке постельный режим…

***

Я сидела в смотровой, оглушенная всем случившимся, и пялилась на руки. При одной только мысли, что нужно как-то выйти за дверь, сжимало грудь, и я снова дрожала. Князев сказал, что ничего мне пока принимать не нужно, и даже лекарством не воспользовался, которое ему так долго искали. Сама же я себя чувствовала так, будто по мне грузовик проехал, и что мне определенно что-то нужно. Как минимум — компания и консультация моей подруги Карасевой. Может, позвонить ей и увезти меня отсюда на каталке, прикрытую простынкой?

Вытащив мобильник, я кое-как совладала с дрожавшими пальцами и набрала подругу. Та редко отвечает в разгар дня. Терапевты у нас тут вечно на разрыв. Но каково же было мое удивление, когда Маша не просто ответила — ворвалась вдруг в кабинет собственной персоной. Глаза навыкате, и даже видны из-под копны кучерявых темных волос, не поддающихся никаким укладкам и заколкам. Чаще всего Маша смотрела на пациентов лишь одним глазом — с той стороны, на которой спала последней ночью. Верхние пуговицы клетчатой рубашки как всегда расстегнута, являя всем «высушенную корму», как она сама говорила про свои выступавшие ключицы и верхние ребра. Она не стеснялась своей худобы и носила ее с такой гордостью, что даже я завидовала уверенности подруги в себе.

— Янка! — вылупила она на меня глаза, с разбегу падая на стул Князева. — Я только узнала!

— Что именно ты узнала? — поежилась я.

Машка замялась лишь на вдох, но я поняла — не о моем самочувствии идет речь. Закатив глаза, я потерла виски и приглушенно выругалась.

— Ну о чем еще могут судачить наши одноклеточные? — озадаченно осмотрела меня с ног до головы Маша. — Завидуют все черной завистью, конечно же. А кто-то делает вид, что просто рад, что ты переключилась со старого на молодого. — Она оттолкнулась ногой от пола и оказалась за столом, на котором лежало заключение Князева. — Что тут у нас?

Я вздохнула, понимая, что нужно как-то адаптироваться к реальности — это не кончится в ближайшее время, скорее наберет обороты. Ну еще бы, ушлая Перцева, чтоб ее…

— Я думала, что удача выудить Князева на операцию — венец моей карьеры в клинике, — пролепетала я.

— Так вчера и говорили, — заметила Маша, не отрываясь от заключения.

— А все обернулось позором…

— Да с чего ты так решила? — подняла она на меня глаза. — Судя по заключению и слухам, ты выиграла джек-пот, подруга. Князев не только таскал тебя на руках прилюдно, но еще и диагноз правильный поставил, судя по всему, впервые за всю твою жизнь. Янка, он же легенда! По этому поводу у меня к тебе только два вопроса. — Она приосанилась, принимая серьезный вид. — Почему ты, мать твою, не ходила к кардиологу, если у тебя в анамнезе миокардит? И еще… попросишь ли ты у него автограф для меня?