— Вкусно? — спросил у довольной дочери, уплетавшей такой же ломоть только с нутеллой.

— Ага, — сказала и в телефоне залипла.

— Поменьше с гаджетами, — предупредил по-отцовски и на кухню пошел. Пахло кофе и обидой. Это я сразу понял. Катя возле кофемашины стояла, задумчиво глядя на зимний рисунок за окном. Тучи висели низко и грозно. Если бы я был атлантом, то мог бы положить на плечи небо, но я всего лишь человек.

— Привет, — я подошел сзади, поцеловать хотел по привычке. Не вышло. Увернулась она. В узких джинсах и мягком свитере, волосы длинные на плечо переброшены. Пахнет киллиановским ангелом[1], обожаю этот аромат. Сам дарил. У меня он ассоциировался с дорогим горячим сексом. Катя поэтичней была в метафорах: роскошная и красивая сексуальность, откровенная, но не пошлая. Она у меня и сама воплощение красоты и изящества, но сегодня грустная очень. Из-за меня все.

— Ника опять своих «Винкс» смотрела? — поинтересовался буднично, сбавляя градус. Дочка любит этих фей, а потом сны со всякими Вальтерами и Тританусами сняться. Я уже спец в детской анимации.

Катя повернулась и в упор на меня посмотрела. Темные глаза в окружении густых черных ресниц мерцали гневно, а взгляд завораживал, цеплял, будто насквозь видел. Иногда казалось, что она мысли читать может. На то и поймала десять лет назад. Красотки возле меня пачками вились, но смотрела в душу только Мальвина, гордая, дерзкая, принципиальная.

— Молчать будем? — сухо проговорил, кофе глотнув. Естественно, и взгляды ее, и красота стали привычными — девять из десяти лет женаты, — но это не значит, что разлюбил жену.

— Мам, ну что мы едем? — крикнула из столовой Ника.

— С дядей Мишей поедешь сегодня, ладно? — спросил и набрал водителя. — Миш, поднимись, возьми Веронику. Катя сегодня дома останется.

Она не возражала. Понимала, что нужно решить все, пока обида в дверь проходит.

— Кать… — позвал, когда вдвоем остались. Она так и не проронила ни звука, только с дочерью попрощалась.

— У тебя есть женщина? — очень спокойно уточнила. Говорит — уже хорошо.

Конечно, можно было соврать, придумать что-то, но не прокатит. С Катей точно. Я любил ее и не изменял раньше… Я и сейчас, по сути, не изменял! Но хотел: что есть, то есть. Я и сейчас Вику хочу, даже будучи практически пойманным. Перед собой нужно честным быть. И перед ней тоже.

— Да, — признался, взгляд не пряча. — Я увлекся… — поколебался мгновение и полуправду сказал: — Коллегой.

Знать, что Виктория Зимина — привет из прошлого, любовь моя первая, не нужно Кате. Это на мысли нехорошие (правдивые) натолкнет однозначно.

— Понятно, — бросила она и ко мне повернулась, так чтобы в глаза мои бесстыжие смотреть. Допрос сейчас будет. Жена у меня мягкая, но характерная. — Помнишь, мы под утро по набережной шли и рассуждали об отношениях? — неожиданно спросила. Не было расспросов: что за баба? Спал ли с ней? Серьезно ли? Это настораживало, если честно. Не люблю сюрпризов.

— Не помню, мы многое обсуждали, — на самом деле помнил. Катя в девятнадцать была максималисткой с гипертрофированным чувством справедливости — ее словесные изыскания были мне совсем не близки, но интересно было.

— Я говорила, что никогда не прощу измену, а ты утверждал, что если из-за каждого тупого траха разводиться, то в Москве ни одной семьи больше трех лет не существовало бы.

Да, есть такое. Мне было двадцать пять, и я всегда делил мир на черное, белое, серое и очень редко цветное. Я и сейчас так думал. Нет, левак нихрена не укрепляет брак, но если случилось, то нужно конструктивно к вопросу подходить.

— Ну допустим, — сухо ответил. Пока, признаться, я не очень хорошо понимал, куда моя жена клонит.