— Так и сказал? — дрожащими руками снимаю шарф, прикидывая, что делать дальше. Может мое поведение как раз и разозлило его и Марк решил, что мое присутствие терпеть больше не будет?

Вообще, мне страшно, одно дело чисто гипотетически думать, что меня уволят, совершенно другое — когда просят писать заявление. Серьезнее уже некуда.

— Да, я вчера пыталась с ним поговорить, но Сокольский решительно настроен. У меня после его ухода потом так давление скакнуло, думала, что умру, — начальница, довольно драматично, хватается за сердце, и я вижу, как она переживает. Я можно сказать ее человек, естественно, она переживает. — Соня, уже просто не представляю, что делать. Это все ненормально! Несправедливо! Но он будто не слышит меня, вбил себе что-то в голову, и все!

Пока перевариваю ее слова, кажется в болото погружаюсь. Нет никаких идей, никаких целей. Вообще ничего. Хочется просто встать и уйти домой, закрыться в своей комнате, чтобы никого не видеть и ничего не решать. Но дома меня ждет мама, и я заверила ее, что все будет хорошо и с деньгами проблем не будет.

Я с трудом соображаю, что делаю дальше. Анна Павловна отправляет меня к Марку лично, чтобы поговорить, что бы рассказать ему какой я ценный сотрудник и как без меня здесь будет туго.

Прохожу к нему в кабинет, он ведет себя как сволочь, не давая мне вообще никаких шансов.

Сознание как в тумане, где намешано все: страх, грусть и дикая злость на всех, включая его. Нет, на него в первую очередь. До появления Марка, в моей жизни было все нормально, да, может я была в рутине, меня мало что в жизни интересовало, но все было относительно спокойно. А сейчас, Анна права только в том, что мне нужна эта работа, чтобы помочь матери.

Я должна бороться за это место!

Говорю и говорю, на автомате, совершенно не соображая, как это все выглядит со стороны, включая расстегнутые верхние пуговицы на блузке, недвусмысленно намекая, что я женщина, вообще-то. Можно подумать он этого не знает. Между прочим, Марк Сокольский — единственный мужчина, который видел меня обнаженной.

Но стоило ему оказаться рядом и заговорить о недопустимом, я будто проснулась. Вышла из оцепенения и удивленно на него посмотрела.

— Что значит, ты хочешь меня? — хриплым голосом переспрашиваю я, не веря своим ушам.

— Именно то, что я только что сказал, София.

Он пьян? А может это я с ума сошла?

— Марк, мы давно расстались, к чему это непристойное предложение? — щеки горят, уже совершенно не смешно.

Может я неправильно все поняла? Ну, не мог же он сказать это на самом деле?

Дерзкая улыбка появляется на лице бывшего и страшно становится настолько сильно, что дышать тяжело. По телу мурашки, сердце замирает. Отчетливо понимаю, что боль от нашего расставания никуда не исчезла, не растворилась, как я думала. Она просто со временем притихла. Стала привычной, контролируемой. А сейчас, меня колбасит так, что едва стою на ногах.

Разве он не видит? Не понимает? Зачем все это нужно?

— В чем именно оно непристойное? Тебе не шестнадцать лет, чтобы так реагировать, — спокойно рассуждает Марк, словно мы сейчас не о нас, а о погоде говорим.

Да как он вообще смеет, а?

— А если я откажусь? Если меня оскорбляет твой подход?

— Или так, или увольняйся, — разводит он руками, и к боли присоединяется еще одна эмоция, давно забытая. Страх. — Нужно просто выбрать.

Легко ему говорить, что это просто. Ничего не просто. Если так посмотреть, то мы чужие друг другу люди, а все что было между нами раньше — прошлое. Оно безвозвратно утеряно. Это как сдать вещь в комиссионку, а потом через четыре года найти ее там же, и снова пытаться напялить на себя. Можно, но абсолютно бесполезно. Как раньше ведь уже не будет.