Вынужденные постоянно обороняться от вздорного и упрямого князя, все три женщины его семьи близко дружили и держались вместе – чего не бывало раньше, при прежних Аскольдовых женах. Дивляна вздохнула. Она не хотела Перуна, она хотела, чтобы рядом с ней был обычный земной мужчина, надежный и понимающий, который любил бы ее и радовался ее красоте, а не ненавидел и не боялся бы ее за то, что она уж слишком хороша.

– А что это он так в лице переменился, когда ты про мужскую силу помянула? – опасливо округляя глаза, зашептала Ведица. – Ты того, матушка, не примечаешь ли…

– И правда… – Дивляна вдруг сообразила, что муж уже давно не предъявлял на нее права, однако относила это за счет своей беременности.

– Ведь кабы он на другую какую бабу или девку глаз положил, мы бы знали… – Ведица перевела взгляд с воеводши на княгиню. – Уж не сглазили ль его, сохрани Макошь? – И прикрыла рот ладошкой, будто не решаясь вымолвить такие страшные вещи.

– Да кто же? – усомнилась Дивляна. – У нас в Киеве и умельцев нет таких.

– А может, и не у нас, – озабоченно сказала Елинь Святославна. – Я и сама уж думала. С чужой стороны это идет.

– С какой чужой стороны?

– Да мало ли врагов у нас? От деревлян хотя бы. Уж не первый год люди говорят, будто у князя Мстислава в Коростене колдунья какая-то объявилась.

– Что за колдунья? – Дивляна испугалась, но в первую очередь подумала об опасности не для мужа, а для ребенка.

– Не знаю какая. Боятся люди говорить о ней. Так, слухи собираю, вот года за три и набралось кое-что…

– Ой! – Дивляна вдруг вытаращила глаза и быстро прижала руку к животу.

Да… Да! У нее даже слезы выступили на глазах от волнения. Ей не померещилось – это повторилось! Будто какой-то маленький зверек шевельнулся внутри нее – ощущение было и странное, и тревожное, и приятное. Она находилась как раз на том сроке, когда плод внутри впервые дает о себе знать и когда в него вселяется душа.

– Лада-матушка! – воскликнула Елинь Святославна, по ее лицу поняв, что происходит. Потом живо поднялась с лавки и низко поклонилась: – Добро тебе, чуре! Пожалуй к нам, мы уж тебя заждались! Жить тебе в чести да в радости, на белый свет глядеть! Прежде ты нас кормил, да растил, да уму-разуму учил, теперь мы тебя и выкормим, и научим, как родовой закон велит! Иди к нам!

Поскольку Дивляна забеременела в темную половину года, в ее будущего ребенка должна была войти душа кого-то из предков, уже живших на земле. Если волхвам после рождения откроется, кто именно из дедов вернулся в род, то ему будет дано прежнее имя. Пока спрашивать об этом не пришло время, но старая воеводша рада была приветствовать того, кто когда-то был, возможно, ее собственным прадедом, а вскоре станет внуком.

Но сегодня даже долгожданное явление духа не порадовало Дивляну. Зная, что поступает неправильно, она все же с трудом гнала от себя досадливую мысль: родится сын, похожий на Аскольда, – наплачутся они с ним!

И теперь, впервые ощутив в себе ребенка как другое живое существо – то, что вскоре выйдет в белый свет и останется с ней на долгие годы, – Дивляна невольно пожелала, чтобы он вырос как можно менее похожим на отца. Вырос открытым, смелым, дружелюбным, сердечным, пусть порой безрассудным и несдержанным, но горячим и любящим жизнь. Таким, каким стал бы, родись он не от Аскольда, а от другого… От того, с кем когда-то Дивляна видела себя рядом в девичьих мечтах, и мечты те и сейчас еще составляли ее тайное утешение и отраду. Как и четыре года назад, когда ее сердце впервые забилось по-особому, она воображала своего будущего ребенка похожим на Вольгу, Волегостя Судиславича, князя плесковского, – и душу заполняло блаженство, будто она носит под сердцем само солнце…