Наше существование в этом «анабиозе жизни» продолжалось семь лет, пока мы, эмпирическим путём, не пришли к тому, чтобы позволить нашим иллюзиям окончательно размыть границы здравого смысла. Инна пропадала целыми вечерами, возвращаясь домой поздно вечером, не отрываясь от дисплея своего смартфона, куда сыпались бесконечные сообщения от личностей – происхождением которых я никогда не интересовался. Все эти обстоятельства утратили всякую значимость, когда и мне стали доступны те маленькие радости жизни под вуалью бесконечной имитации счастья. В те часы, что Инны не было дома, я тоже срывался – покидая наше роскошное жилище, и мои нереализованные желания уносили меня прочь, позволяя на несколько часов полностью позабыть про «оковы», которые мы сами же себе и выковали.

Так продолжалось какое-то время, мы прятали наши жизни за вуалью из видимой, бросающейся в глаза роскоши. Таким образом у нас получалось создавать впечатление благополучия, которое традиционно воспринимается как мерило счастья.

Однажды, возвращаясь домой, я обнаружил несколько дюжин пропущенных вызовов, все они были сделаны с телефона моей матери. Это могло означать что-то очень серьёзное, и с нелёгким сердцем я припарковал машину вблизи дома, не зная чего ожидать. Во дворе было много народу, в основном жильцы комплекса и соседних домов, а также просто прохожие, которым довелось стать свидетелями полёта изящного, женского тела, облачённого в вечернее платье, с верхнего этажа элитного дома. Инна упала на асфальт, всего в нескольких метрах от стоявшей рядом скамейки, на которой часто сидели вечно скучающие домохозяйки, коротающие растянувшиеся едва-ли не в «прямую бесконечности» дни своих жизней .

Это была ужасная картина. Упав с такой высоты, то, что некогда вызывало во мне неутолимую страсть, теперь напоминало вздутую пульпу биомассы. От удара вокруг разбрызгалась кровь с фрагментами ткани. Я стоял и смотрел, лишившись дара речи. Помню, как ко мне поспешил мой отец, он схватил меня, будто опасаясь, что я был готов упасть в обморок. Нет, я крепко стоял на ногах, просто в тот момент из меня вдруг ушла вся жизнь, какая бы убогая она ни была, она, уподобившись ленивому морскому угрю, выскользнула из моей груди и причудливым манером проскользила в одному ей известных направлений. Я мог только смотреть. Так я стоял до тех пор, пока тело не увезли, а сотрудники клининга, с остервенением, принялись замывать то место на асфальте, где за доли секунды Инна простилась с жизнью. Я продолжал стоять и смотреть на то места, от соприкосновения с которым Инна обрела покой.

Лишь когда мои ноги предательски задрожали и подхваченный руками моего отца, который всё это время оставался в своей машине неподалёку, наблюдая за мной, я был сопровождён наверх, в квартиру…

В квартире, я лишь разулся, сбросил куда то пиджак, и проделав путь в спальню, позволил ногам подкоситься, рухнув на кровать. Сон поглотил меня в тот же момент.

Я не помню, как проходили последующие дни. Какие-то люди, среди которых периодически мелькали знакомые лица, посещали меня, но все они казались мне лишь тенями, отчаянно пытавшимися прикоснуться к моей реальности. По правде же тенью становился я. Не ел, не пил, вскоре меня увезли в больницу.

На календарь я тогда и смотреть не мог, при виде выстраивающихся в ряды дат меня начинало трясти, я отсчитывал – сколько дней минуло с того вечера. Так меня поглотил омут отчаянья, вслед за которым, как это и случается, пришло отупение и беспомощность.

Отец, который состарился на глазах моей матери, с завидным упорством возил меня по специалистам, которые, в итоге, все как один, разводили руками, уповая на время – ка на единственное лекарство. Некоторые ещё говорили про надежду, которой становилось меньше день ото дня.