Как велик гений Наполеона, подумать только, какой человек! Родиться на Корсике, в глухомани, в бедной дворянской семье. Мать, почувствовав приближение родов, едва успела вбежать в дом, и младенец буквально шлепнулся на пол. Вот это шлепок. Всем шлепкам шлепок. Угрюмый, недетский нрав при малом росте, отчужденность от сверстников, сильный акцент. А в результате – властитель Европы, величайший реформатор Франции, гениальный полководец, как феникс, воскресающий после поражений.

Да, настоящий гений, – думал Ваня, все более и более проникаясь симпатией к этому человеку.

И какой же неинтересной показалась ему родная история после головокружительного взлета Наполеона Бонапарта. Даже поход на Россию Иван стал оправдывать по примеру французских историков. А кто противостоял Наполеону? Багратион и Барклай де Толли. Два военачальника, два полководца и такая непримиримая вражда. Вражда, которая чуть не привела к краху всю военную кампанию 1812 года. Если бы не ряд случайностей, да не генерал Мороз.

Багратион был вынужден подчиняться Барклаю как военному министру. Пожалуй, никогда в истории русской армии подчиненный не относился к командующему с таким презрением. «Подлец, мерзавец, тварь Барклай», – так «ласково» называл военного министра любимый ученик Суворова. И ведь было за что обижаться. О Багратионе Европа помнила с 1799 года. Он сражался под командованием Суворова в самой непобедимой русской армии XVIII века. Он был героем 1805 года. «Лечь всем, но задержать Бонапарта.», – такой приказ выполнил Багратион с шеститысячным корпусом храбрецов. Сражаться пришлось против тридцатитысячной армии Мюрата. Но Багратион продержался, а потом прорвал окружение и соединился с Кутузовым. Да не просто соединился, а по-суворовски: привел с собой пленных и трофеи. Блестящий триумф. Багратион олицетворял главное оружие русской армии – прорывную мощь и смелость штыкового удара. Русский штык – вот на что он полагался на поле сражения. Он не мог привыкнуть к поражениям, не желал мириться с тем, что есть в мире сила, опасная для русского воинства. Но фортуна отвернулась от него: император Александр I относился к Багратиону сдержанно и все спорные ситуации трактовал опять-таки не в пользу самого популярного генерала русской армии. «Убеждение заставило меня назначить Барклая командующим 1ой армией на основании репутации, которую он себе составил во время прошлых войн против французов и против шведов… я считал его менее плохим, чем Багратион, в деле стратегии, о которой тот не имеет никакого понятия».

А что же Барклай? Осторожный тактик. Человек, умеющий ждать. Генерал Ермолов писал: «Ума образованного, положительного, терпелив в трудах, заботлив о вверенном ему деле; нетверд в намерениях, робок в ответственности; равнодушен в опасности, недоступен страху».

И дерзкий де Сегюр, мемуары которого стали самыми популярными в Европе, вторит Ермолову: «Барклай, один против всех, поддерживал до последнего момента тот план отступления, который в 1807 году он расхваливал одному из наших генералов как единственное средство спасения России. Каждое его отступление удаляло нас от наших подкреплений и приближало его к своим. Он, следовательно, все делал кстати – и тогда, когда рисковал, и тогда, когда оборонялся или отступал…».

Иван подпрыгнул: ему хотелось с кем-то поделиться прочитанным. Хорошо, что дома был отец.

– Пап, посмотри, какая извечная русская несправедливость: Барклай был истово предан России, а армия его не любила. Он спасал эту самую армию, грамотно отступая от противника, а его окружение за спиной шепталось: «А, предатель! Шкура немецкая.».