Следствие вел Священный Трибунал, который находился под патронатом Ордена Небесного огня. Орден был непреклонным изобличителем всех и всяческих ересей, а также императорским указом получил право наследования половины имущества изобличенных еретиков – другая половина отходила казне.

Клаус Мейер, последний великий магистр мейерского ордена, был, может статься, и еретиком, но человеком большого мужества. Он так и не признал ни одного из обвинений, а когда его спрашивали о сокровищах, лишь смеялся: они ведь зовутся живыми мертвецами, какие же за гробом деньги? Два года длилось следствие, а суд провели за четыре дня. Нераскаявшихся узников обезглавили, раскаявшихся разослали по монастырским темницам, а великого магистра и четверых магистров ордена сожгли на Поле Отрубленных Голов за городской стеной. Когда пламя уже лизало ноги Мейера, он проклял императора, Империю, столицу и всех, кто пришел посмотреть на его казнь. Церковь объявила, что проклятие еретика не имеет силы. Может быть, и так – но оно сбылось. Не прошло и двадцати лет, как император и его бездетный сын оказались в могиле, Империи больше не существовало, столица была разрушена и на ее развалинах гуляли голод и черная оспа.

– Сокровищ, из-за которых все затевалось, так и не нашли, – закончил Энтони свой рассказ. – Уцелевшие братья разбежались, замки опустели. Потом Аркенайн и Торкенайн стали Аккадским хребтом, реальная история ордена забылась, а поэты так все запутали, что корень их баллад совершенно потерялся. Так что после этой войны вы сможете поражать воображение дам рассказами о том, как прогулялись по легендарной стране мертвых. Успех обеспечен… Кстати, замки эти – самое удобное место для разбойничьих гнезд, какое только можно придумать. Правители Мойзельберга знают, что делают: они отдают ненужные им земли и перекладывают на нас свою головную боль по части пресловутых разбойников.

Пока Бейсингем рассказывал, Гален немного опомнился и уже не был похож на ребенка, слушающего сказку Выслушав Энтони, он лишь покачал головой:

– Признаться, вы меня удивили, милорд…

– Это было заметно, – улыбка Энтони вышла чуть ироничной, но генерал вроде бы не обиделся.

– Да, но зачем это надо вашему королю? Если эти земли все равно ваши, к чему брать на себя такие обязательства? Выводить разбойников – занятие малоприятное.

– А вот этого я не знаю! – воскликнул Энтони. – Может быть, в этих горах есть серебро или алмазы. А может быть, он решил искать сокровища мейерских братьев. В конце концов, просто так получить хороший кусок территории тоже неплохо. Вдруг лет через сто в Мойзельберге передумают и станут осваивать те места? И в любом случае – разве у нас есть выбор?

– Выбора нет, – пожал плечами Гален, – но знать, во что мы ввязываемся, все же охота.

– Самое неприятное, – уже серьезно сказал Энтони, – что эти земли пользуются дурной славой не только в Мойзельберге, но и в Трогармарке. По правде сказать, я предпочел бы балий-скую подкову, будь она даже в два раза длиннее, чем сейчас.

Гален поднял глаза и посмотрел на Энтони – долго, внимательно и удивленно.

– Я не суеверен, – усмехнулся Бейсингем. – Но не могу сказать того же о наших солдатах. Для них это будет не слишком приятная прогулка. А на следующий день после того как они поймут, куда мы идем, думаю, такое же настроение будет и у балийцев. Так что еще раз говорю: я бы предпочел подкову. Но сие, увы…

– Вот именно! – помрачнел Гален. – Это зависит не от нас.

По дорогам вдоль Саны гоняли скот, и они были широкими и удобными. Гален с балийцами направился приречной летней тропой, проходившей по заливным лугам низкого берега, а Бейсингем пошел по зимнему тракту, отстоявшему от реки на восемь миль. Вдоль него располагалось множество городков и деревень, так что можно было ночевать под крышей, чего не скажешь о союзниках, которым приходилось довольствоваться палатками и кострами. На топких заливных лугах даже деревень не было.