Я рассказываю о человеке на больничной койке, о самовключающемся телевизоре и забарахлившем телефоне. Похоже, у Брука отлегло от сердца.

– А, вот ты о чем? Ну, такое часто случается. Готов поспорить, где-то закоротило провода, вот и вся загадка. Свяжись с «Ремонтом и техобслуживанием» и доставай тамошних лежебок, пока не пришлют кого-нибудь.

– Так и сделаю.

– Как там наш шарлатан?

– Джойс? Все еще возится со мной. У меня пошли кое-какие сны, но, боюсь, они… чересчур структурированы для доброго доктора. Мой рассказ он фактически пропустил мимо ушей. Упрекнул меня за прекращение поисков.

Брук сокрушенно цокает языком:

– Видишь ли, Орр, он, конечно, врач и все такое, но на твоем месте я бы не тратил времени на все эти… – он замолкает, подыскивая хлесткий эпитет, и не находит, – расспросы. Очень маловероятно, что они тебя куда-нибудь приведут. И уж памяти не вернут, не надейся. И еще: стоит ли глазеть, как школьница, на такую дребедень? – Он машет рукой в сторону пасторального пейзажа на стене и хмурится, словно углядел на лакированных панелях какую-то малозаметную гадость.

– Брук! – укоризненно смотрю на него. – Неужели тебе самому не хочется увидеть что-нибудь, кроме моста? Горы, лес, пустыню? Ты хоть представь…

– Друг мой любезный, – мрачно-терпеливым, почти усталым тоном говорит он, глядя, как официант наливает ему кофе, – а ты хоть представляешь, сколько под нашими опорами залегает самых разных горных пород?

Чувствую, что напросился на лекцию по геологии, но это хоть шанс съесть пряные почки – они уже поданы и остывают.

– Нет, – признаю.

– Так я отвечу. Не меньше семи чистых, не считая десятков переходных. Представлены все комплексы: и осадочный, и метаморфический, и магматические – интрузивный и экструзивный. Мощнейшие толщи базальтов, долеритов, кальцитов и карбоновых песчаников, базальт-трахитовые агломераты, базальтовые лавы, третичный и старый красный песчаники, и уймища сланцевого песка, и все это – в сложных складках, еще даже не закартированных…

Больше мне никаких пород не переварить.

– Ты клонишь к тому, – говорю я, когда появляется кеджери и Брук обрушивает на тарелку мощный солевой снегопад, а затем посыпает перцем, точно слоем вулканического пепла, – что пытливому уму мост предлагает более чем достаточно и нет нужды привлекать ресурсы извне?

– Точно так.

Я бы сказал, скорее приблизительно, чем точно, – ну да Бог ему, Бруку, судья. Кое-что за пределами моста определенно есть. Что-то я смутно, но припоминаю. Кажется, у меня в голове сохранились абстракции, зыбкие представления о вещах, которых на мосту не найти: о ледниках, соборах, автомобилях… список почти бесконечен. Но в деталях ничего не вспомнить, образы на ум нейдут. Я нормально освоился с единственным языком, которым владею, а также с обычаями и нравами моста (любые обычаи и нравы – в той или иной степени продукт воспитания), но, хоть убейте, ничего не могу сказать о том, где и чему я учился, под чьим, так сказать, крылышком рос. Все-то у меня есть, кроме памяти. Фигурально выражаясь, у других в распоряжении энциклопедии и журналы, а у меня… карманный словарик.

– Так-то оно так, Брук, – говорю. – Но, похоже, на мосту очень уж многое не подлежит обсуждению. Для начала: секс, религия, политика…

Он замирает – вилка с кеджери не донесена до рта.

– Да, но… – смущенно мямлит он, – что же тут такого?.. Если мужчина женат, или, допустим, у девушки лицензия, или… Да черт возьми, Орр! – Кладет вилку на тарелку. – Вечно ты талдычишь: «религия, политика»! Что конкретно ты имеешь в виду?

Похоже, он это всерьез. Во что я ввязываюсь? Сейчас – разговор с этим субъектом, а после – сеанс у доктора Джойса, так, что ли? Тем не менее ближайшие десять минут я пытаюсь что-то растолковать Бруку. Когда наконец умолкаю, он говорит: