«На крыше», – через десять минут пишет хозяин.
«Я упаду с крыши».
«Там есть вытяжка, сунь в нее».
«Приезжайте, я умру без горячей воды».
«Я за городом, могу только завтра вечером».
«Я умру».
«Сунь горящую газету в дымоход, конденсат прогорит, и появится тяга».
«Я умру».
«Я могу завтра».
Хозяин исчезает. Я полчаса ищу заслонку, полчаса открываю ее без пассатижей, палю газету. Тяга появляется, горячая вода течет.
«Я починил», – радостно в двенадцать ночи пишу хозяину.
«Ты молодец», – в два ночи приходит ответ.
Наверное, хозяин пошел ночью что-нибудь пожевать к холодильнику.
Еще певец
У центрального рынка поет певец, у него на руках нет пальцев. Он поет без микрофона, а музыка играет из колонок. Наверное, ему кто-то каждое утро приносит колонки. У него три репертуара и три группы слушателей.
Для одних он поет срывающимся голосом южные песни типа «Едем, едем в соседнее село на дискотеку», «Черные глаза» или что-то совсем мне неизвестное. Иногда он поет, кажется, на татарском, но я в языках не силен, может, это не татарский. Вторую группу составляют украинские песни или просто русские народные песни: «Хасбулат удалой», «Ихали козаки с ярмарки до Дону», «Несе Галю воду». Собираются свои поклонники, кидают монетки, сторублевки. Третья группа – это мои песни.
Когда человек запел «Человек и кошка плачут у окошка», я тоже всплакнул и дал ему пятьдесят рублей. Потом он еще пел «А снег идет, а снег идет» (на улице было плюс двенадцать) и еще «Я свободен, словно птица в вышине». Вот это вот «Я свободен» меня и подкосило. Шел в ателье подшивать джинсы, а сел на лавочку и стал слушать певца. Певец без пальцев, низенький и курчавый, был свободен, он разводил в разные стороны руки и обнимал все пространство, он, мне кажется, летел и был свободен.
Я курил на лавочке и слушал его, потом певец устал петь, сел рядом со мной, обхватил двумя ладонями бутылку воды и стал жадно пить. Я хотел сначала спросить, как он потерял пальцы, потом сказать, что у него талант, но в итоге просто промолчал. Мне, кажется, певец был очень рад, что я ему ничего не сказал, потому что, наверное, уже устал всем рассказывать, как он потерял пальцы. Здесь же есть горы, есть снег, там морозы. Может, мороз, не хочется думать о лихих девяностых.
Столовая «Советская»
Я долго искал здесь столовую. Сначала мне показали культовый ресторан с бизнес-ланчем за двести пятьдесят шесть рублей и североамериканским джазом. Мне все понравилось: полутемные портьеры, мягкие диваны, татуированные официанты, полумрак, интим, сцена, обслуживание, но что-то жгло меня. Какое-то все чужое, не мое. Потом я нашел белорусское кафе. Спокойно, тихо, сытно. Драники, уха из карасей, жареные кабачки, почки, печень, молодой картофель с укропом, тертая морковь, но все равно не то. Слишком правильно, слишком услужливо.
Потом я сменил две пиццерии, сушишницу и три офисных столовых, пока, проходя по незаметной улочке городка, не приметил невзрачную пельменную. Она так и называлась «Советская». Чистое стеклянное помещение, белая плитка, стоячие столы, солонки, горчица, перец, плакаты из моего детства чуть ли не про XXVII съезд КПСС, небольшая очередь, стол для грязной посуды, чуть-чуть грубости. Из современного – жидкокристаллический экран, на котором идет «Кавказская пленница». Я стоял в центре, озирался на работяг, милиционеров, мелких служащих и вдруг понял, что я дома. Просто вот такой у меня дом.
Вчера пришел сюда и на обед попросил вареники с капустой. Поел. Приятные. Но один вареник оказался с другой начинкой (смесь картошки и жареного лука) и был намного вкуснее вареников с капустой. Сегодня решил взять именно эти, вкусные. В меню было всего два вида вареников: с картошкой и с капустой. Подумал, что вкусные – это с картошкой. Взял – не те. И даже более того, в них я тоже обнаружил один вареник другого вкуса: смесь риса и яйца.