«Может быть, все же буддизм нам подойдет?» – думал растерянно Диогенов, охватывая пытливым взглядом историю философской мысли России.

Но нет, не подходил буддизм для России. Для джунглей Индии подходил, а для русских снегов и черных бесконечных полей не подходил.

«Может быть, все дело в том, что в России не было своих университетов, и Василий Блаженный, и все остальные Божие люди, не смогли получить европейского образования? Может быть, все дело в этом?»

Но нет, не в этом было дело в России, ибо хоть и европейская это была страна, но и одновременно какая-то не европейская, какая-то азиатская, какая-то неухоженная и непричесанная. Не было здесь ни германских, ни французских посыпанных желтым песком аккуратных дорожек, а были одни лишь тянущиеся до горизонта бесконечные раскисшие черные поля, припорошенные пол года лежащим на них белым снегом. Тут уж не до философии с такими бесконечными черными полями, тут уж не до европейских университетов с этими русскими морозами. Тут даже если и учишься в отечественном университете, то не будешь, как Фауст в Германии, выпаривать из ртути золото, и искать философский камень. Тут почему-то студенты, вместо того, чтобы пойти путем Фауста, все как один задаются двумя проклятыми вопросами: «Кто виноват?» и «Что делать?»

Не золото выпаривают из ртути, не философский камень пытаются отыскать, не Мефистофеля из мрачных глубин вызывают, а пытаются ответить всего лишь на два сакраментальных вопроса.

«Кто виноват?»

«Что делать?»

И больше ничего русских мальчиков с философским уклоном в России не интересует. Всего лишь два сакраментальных вопроса, а дальше вообще ничего. А ведь могли быть русскими Гегелями, Спинозами и Декартами. Даже на худой конец могли быть русскими Ницше. А стали почему-то русскими революционерами.

Вот эти, которые сейчас едут вместе с ним в метро, которые учатся в университетах, и у которых нет ни денег, ни машины. Машины, которая им не нужна. А есть один лишь светлый ум и одно лишь молодое честолюбие. И они не будут создавать свою собственную философскую систему, потому что она в России никому не нужна. А будут сначала искать ответ на два сакраментальных русских вопроса. А когда найдут этот ответ… Страшно подумать, что тогда они будут делать…

А ты говоришь, милый мой: философская система, по типу Гегеля, или Спинозы. Да не нужна тут никому такая система. Тут тебе, дружок, не туманная Германия и не солнечная Франция. Тут, милый мой, укрытая снегами Россия.

.........................................................................................

Шубы, куртки, пальто, дубленки, кожаные плащи, норковые манто, овчинные тулупы, пара пиджаков принципиально презирающих февральские морозы…

Утренний люд в вагоне привычного московского андеграунда…

«Проклятый Египет…»

«Проклятая мумия, лежащая в золотом саркофаге…»

«Впрочем, нам и своих мумий хватает, и саркофаги для них ничуть не хуже заморских египетских…»

Вот так и мучился Диогенов несколько лет после того, как съездил в Египет. Все мечтал создать свою собственную философскую систему, хотя бы плохонькую, но обязательно отечественную, русскую. А в итоге, наконец, понял, что ничего он здесь не создаст. Что лучшее, что он может сделать, это быть русским мистиком, и размышлять о чудесах и о загадочности лежащей вокруг русской земли. Тут ведь куда не бросишь взгляд, везде чудеса и загадочность. И поля загадочные черные до горизонта, пол года покрытые снегом, глядя на который, к концу зимы не хочется уже создавать никакой отечественной философской системы. И обязательно три скорбных березки, стоящие посреди этих черно – белых полей. Как будто три сестры, обнявшись, оплакивают не то троих своих братьев, погибших в страшном сражении, не то троих мужей, ушедших в никуда, и уже назад не вернувшихся…