Активная, глобальная по масштабам пропаганда, обрушенная воюющими государствами на вражеские армии и гражданское население, а также нейтральные страны, и стала одной из отличительных особенностей Первой мировой войны. В ход пускались самые разнообразные аргументы, если только они обещали хоть немного ослабить врага.

В арсенал основных аргументов Антанты в пользу продолжения войны до полной победы постепенно вошло утверждение, что она ведется демократиями с грубым германским милитаризмом за обеспечение всем угнетенным нациям Европы права на самоопределение и независимое существование. Тем самым в пропагандистский оборот было включено положение, активно популяризировавшееся в предшествующие годы и десятилетия либералами, социалистами и пацифистами в качестве высокоморального и эффективного средства предупреждения международных конфликтов и войн.

Обдумывание и взвешивание государственными деятелями Антанты и Центральных держав возможных выгод и угроз, связанных с использованием в пропаганде положения о праве наций на самоопределение потребовало немалого времени. Если говорить об Антанте, то применению ею этого лозунга мешала прежде всего Россия, руководство которой не делало решительных шагов в польском вопросе. Министр Сазонов в 1914–1916 гг. не раз убеждал Николая II лично пообещать полякам объединить все их земли в составе Российской империи на правах широкой внутренней автономии и даже встречал у последнего определенное понимание[19]. Но публичных выступлений императора по этому вопросу до конца 1916 г. не было. А российский премьер И. Л. Горемыкин 1 августа 1915 г. в Государственной думе всего лишь подтвердил обещание, данное полякам в воззвании Николая Николаевича, указав при этом, что перемены будут произведены только после победы России в войне[20]. Да и для правительства Великобритании, имевшего дело с острейшей ирландской проблемой, увлечение лозунгом о праве наций на самоопределение представлялось опасным.

После оставления русскими войсками Царства Польского и постепенного угасания надежд на близкую победу международная атмосфера вокруг польского вопроса стала постепенно меняться в благоприятном для поляков направлении. Уже в январе-феврале 1916 г. британские политики в ходе переговоров с полковником Э. Хаузом, доверенным лицом президента США В. Вильсона, обговаривали вопрос о будущем государственном статусе Польши[21]. Но этот разговор не следует трактовать как свидетельство перелома в сознании англичан. Польский вопрос, так или иначе присутствовавший в европейской политике все время с момента разделов Речи Посполитой, трактовался ими не как составная часть общей проблемы судьбы угнетенных народов Европы, а как совершенно самостоятельный, изолированный, имеющий не столько политический, сколько моральный характер. Раздел Польши – это несправедливость в отношении государственного европейского народа, и ее следует исправить или смягчить, объединив всех поляков в границах России. А обращение к указанному вопросу Хауза могло объясняться заинтересованностью Вильсона в голосах американского электората польского происхождения на осенних президентских выборах в США.

Все имеющиеся в распоряжении исследователей факты свидетельствуют об отсутствии у Антанты еще в первой половине 1916 г. целостного понимания проблемы угнетенных европейских народов. Так, Н. Пашич, поднимая вопрос о судьбах южных славян Австро-Венгрии во время поездки по союзным столицам в марте-апреле 1916 г., использовал те же аргументы «об освобождении соплеменников», которые содержались в уже упоминавшейся Нишской декларации. А необходимость сохранения Македонии за Сербией он обосновывал общностью их истории, т. е. аргументом, вытекающим, скорее, из французского понимания нации