Но тут шайтан сыграл со мной злую шутку. В посольстве привратник приказал нам с Борисом ехать немедленно в шахский дворец на представительство, где соберутся все послы Европы. Борис только усмехнулся, но разговор с привратником, говорившим по—русски, с шашкой и в высокой папахе, мне не передал. И только сказал, что граф фон Готлиб ждет нас в шахском дворце. Услышав сказанное, первым моим порывом было содрать с себя неверный «кустюм» и бежать куда глаза глядят. Как? Мне, простому брадобрею, вчерашнему помощнику хакима, предстать перед грозными глазами владыки Османской Империи? Да я тут же должен упасть замертво, едва его взгляд упадет на меня. Иншаллах!
Но механическая карета без лошадей и ослов уже стояла возле посольства, и мне ничего не оставалось, как протиснуться внутрь за моим наибом. Я был как в полусне, и всё происходящее происходило как бы вне моего сознания.
Борис представил меня своему наибу – графу фон Готлибу, но тот не успел ничего ответить, как вошел шах, и глашатай объявил все его регалии. Я услышал, что шах – владелец всей земной поверхности, морей и континентов, что он ужасный кровопроливец, завоевавший пол-мира.
Зала приема послов была полна народу, стоявшего в таких же черных одеяниях, как будто на похоронах. И когда шах сел на свой меснед, передние послы тоже сели на стулья, расставленные вдоль стен, а персонал, в том числе и мы с Борисом, остались стоять под стенами, словно погонщики верблюдов, ожидавшие своей очереди у цирюльника. Среди свиты падишаха я без труда разглядел моего бывшего хозяина, хакима Османа. Тот, обводя глазами зал, уперся своими черными глазами в меня и от удивления открыл рот. Таким образом, мы глядели друг на друга, и мне ничего не оставалось, как вежливо, поклоном, приветствовать Османа. Тот, не отводя глаз, что-то сказал сидящему рядом мирзе, видимо – сотруднику шахского дивана, и я подумал, что после представления буду схвачен солдатами и отправлен в зиндан.
Глава четвертая
Я начинаю верить в свою звезду. Посол граф фон Готлиб. Первое поручение. Встреча со старым знакомым. Хитрость старого мирзы. Горькие раздумья. Аллах посылает мне помощь.
Однако мои опасения были напрасными. Хаким Осман дождался выхода нашей делегации из приемной залы и, остановив меня, вежливо осведомился о состоянии моего кейфа. Вдруг я стал «Вашей милостью», и он был «всегда для моих услуг», и чтобы тень моя никогда не уменьшалась, и что прошлая работа со мной была счастьем. Поговорили мы с минуту, и я наслушался лестных для меня оборотов. Мимо прошел граф фон Готлиб и, обратив внимание на нашу непринужденную беседу, сказал что-то по-русски находящемуся при нем Борису. Борис кивнул и сказал мне по-персидски, что его светлость желает поговорить со мной возле входа во дворец. Видя отношение господина посла ко мне, хаким предпочел наскоро попрощаться со мной, упомянув напоследок, что он всегда будет рад и счастлив видеть меня в своем присутствии. Мне ли, бездомному, выгнанному с работы с позором, бедному брадобрею, который посягнул на имущество хакима Османа, быть неблагодарным к деяниям самого Аллаха, которого я попросил держать свою руку на моей голове.
Я отошел в сторону и жарко помолился за милость Аллаха, а облегченный – вышел на двор, где меня ждал граф фон Готлиб и мой наиб Борис. Посол без лишних слов пригласил меня в свой экипаж, который назывался автомобиль. Этот автомобиль был гораздо просторнее, чем тот, на котором я ехал с Борисом. Борис при сем был в качестве толмача и переводил быструю речь посла на персидский.
Речь графа состояла только из вопросов, на которые мне предстояло ответить. Во-первых, откуда я веду знакомство с доверенным мирзой падишаха, хакимом Османом? Во-вторых насколько я близок с мирзой и вхож ли во дворец? Готов ли я выполнять секретные поручения посла? И напоследок граф строгим голосом сказал, что если я шпион падишаха, то он прикажет зажарить меня на медленном огне и тушу мою завернуть в свиную шкуру, чтобы Аллах отверг меня от себя на веки вечные. При его последних словах я горько заплакал, потому что правоверному нельзя приближаться к проклятому животному, свинье, тем более после смерти предстать перед Создателем, оказавшим мне столько милостей, в таком неподобающем виде.