Со скорбным видом я пошел к моему давнему приятелю, участнику моих детских игр, а ныне охраннику главных ворот караван-сарая Мамеду-Оглы. Мамед успокоил меня насчет подсчетов и сказал, что по его мнению, мой покойный отец был весьма прижимистым и брил по двадцати, а иногда и больше голов в день. Вместе, помножив эти головы на почти сорокалетнюю службу моего отца, выходило, что в андаруне у матери отец накопил около сорока тысяч туманов. Первым порывом моим было немедленно обратиться к кадию, но Мамед-Оглы остановил меня, сказав правдивые слова: кадии и муллы – самые вороватые правоверные на свете. Кадий обдерет тебя как липку, а ты накличешь на себя великий позор, что судишься с матерью. «Иншаллах. Бери то, что тебе дают и благодари Аллаха, что ты жив, имеешь профессию и можешь прокормить себя в любое время. Видимо, Аллаху не было угодно, чтобы ты жил в Багдаде и занимался этим ремеслом».
«Машаллах», – сказал я в ответ и поступил так, как было сказано.
Придя в дом, где я провел свое беззаботное детство, я понял, что ремесло брадобрея мне опостылело, и что я достоин лучшего применения, по воле Аллаха. Воспрянув духом и выйдя на улицу, я увидел старого знакомого моего отца, которому покойный часто брил голову в надежде почерпнуть у него немного учености. Это был хаким Осман, главный врач шахского дворца.
Поговорив о том, о сем, помолившись за душу почившего, который в этот час уже наслаждается с гуриями в саду Аллаха, благородный хаким, ученость которого покрывает всю земную поверхность Османской Империи, вникнув в мои сетования на жизнь, предложил мне место его помощника, тем более, что я владел мастерством услаждать головы правоверных своими бритвами. Смекнув, что я, находясь ежеминутно под рукой, могу быть полезен и в качестве его брадобрея, и одновременно исполнять мелкие поручения по дому, а иногда прислуживать его гостям. Платы он не установил мне никакой, давая понять, что ученость, которую я приобрету, находясь рядом с ним, стоит гораздо дороже презренных туманов, часть из которых, после раздела с матушкой, звенела в моем кошельке.
Глава вторая
Ученые размышления. Искусство лекаря. Первая любовь. Хаким выгоняет меня с проклятиями. Бедственное положение. Неожиданное знакомство.
Дом знаменитого хакима, находился в двух шагах от шахского дворца. И это понятно. Стареющий кровопроливец, падишах Селим, нуждался в постоянных советах ученого хакима, а особенно в его пилюлях, которые, по словам шаха, основательно поддерживали крепость его чресел. В доме хакима был богатый андарун, где царствовала бану и куча ее прислужниц. Бану, толстая и сварливая баба, ни во что не ставила своего ученого супруга, называя его коновалом, сыном башмачника. И вправду, хаким был пятым сыном третьей жены покойного продавца обуви на знаменитом багдадском рынке Сук-ас-Сарай. Свою ученость и звание хакима Осман приобрел, учась в медресе и работая в юности на полях сражений, вынося из-под огня раненых и убитых. Поговаривали, что однажды ему удалось вытащить из-под пуль русских самого шахзаде, который в благодарность привел хакима во дворец.
Мои обязанности в качестве помощника хакима были не обременительные, так как сам хаким постоянно находился в отлучке, во дворце. В его отсутствие я исполнял обязанности хакима для его многочисленных клиентов, которые приходили к доктору за пилюлями. С наигранной важностью, перенятой у Османа, подражая его уверткам, я ощупывал пульс больных, осматривал языки, – и с присущим мне нахальством выписывал пилюли, которые изготавливал тут же из хины и воды, иногда добавляя в смесь немного красителя. Не знаю, как действовало мое лекарство, но клянусь Аллахом, никто из них не приходил повторно с целью взять взамен другое. Попутно мне приходилось подметать и поливать двор, следить за приготовлением пищи и прислуживать гостям хакима, который вслух расхваливал мои способности к врачеванию, а главное – похвалялся моими умениями как брадобрея и банщика. Короче, жизнь моя протекала довольно сытно, но я, как молодой и горячий скакун, не мог удовлетвориться таким положением, и с вожделением смотрел, когда из андаруна выйдет бану со своими прислужницами. Одна из них, сероглазая Айше, сразу приглянулась мне и, встретившись с ней взглядом, я понял, что смогу быть обласкан ее прелестями.