А потом, когда я только подумала, что, возможно, Нерон все-таки прав, что дядя Эвелин, каким бы бессовестным он ни был, все время говорил правду, снаружи разразилась суматоха.

Несколько вещей произошло одновременно: проникающие до мозга костей крики пронеслись сквозь закрытую дверь, головы Нерона и рыжеволосой женщины повернулись в их сторону, а моя мать снова рывком поднялась с матраса. Хотя снаружи продолжался шум, я почувствовала внутреннее желание продолжать смотреть вперед, на клетку. Мой отец не сдвинулся ни на миллиметр, но, как только Нерон отвернулся, выражение его лица полностью изменилось. Как будто кто-то зажег огонь внутри темных глаз: теперь его взгляд пылал. Сначала я прочитала отчаяние, затем гнев и, наконец, боль. Боль, из-за которой почва уходит из-под ног и становится невозможно дышать.

Я смотрела ему в лицо. Внезапно оно перестало казаться равнодушным. Он ответил мне твердым взглядом и едва заметно покачал головой. Я посмотрела на Агнию в соседней камере и вздрогнула. Выражение ее лица было искажено болью. Складывалось впечатление, что ей стоило больших усилий не разрыдаться. Мое сердце билось так быстро, что стало больно. Беззвучно, одними губами она произнесла слово. По моим щекам потекли слезы.

В этот момент Нерон снова обернулся и посмотрел сначала на меня, потом, нахмурившись, на клетки. Внезапно любые эмоции стерлись с лиц моих родителей. Мама, как в замедленной съемке, с пристальным взглядом в потолок скользнула обратно в кровать, а отец смотрел куда-то сквозь меня.

Взгляд Нерона стал сочувствующим. Он взял меня за руку, в то время как медсестра бросилась из комнаты, вероятно, чтобы посмотреть на пациента, устроившего такой шум.

– Думаю, этого достаточно, – мягко сказал Нерон, прежде чем вывести меня в коридор, где крики стали громче и даже заглушили расслабляющую музыку.

Я больше не выдержала бы ни единого взгляда на клетки. Я дрожала, нервы были натянуты, как струны. Мои слезы медленно иссякли, когда мы прошли мимо стойки регистрации и вышли в снежную ночь.

Нерон оставил меня в покое. Ни разу он не попытался начать разговор, пока мы направлялись к гондоле, которая должна была доставить нас обратно на запад города. Я была уверена, что он истолковал мою эмоциональную реакцию как разочарование при виде моих лишившихся рассудка родителей, которые даже не узнали собственную дочь.

Он не мог знать, в чем настоящая причина того, что мое сердце так яростно колотилось в груди, а ноги подгибались. Он не видел взрыва эмоций на лицах моих родителей. И еще он не видел, как мама со слезами на глазах шептала мое имя.

– Отдохни хорошенько, завтра я назначил для тебя частные уроки.

Я лишь кивнула, чтобы как можно скорее избавиться от Нерона. Мы стояли в саду рядом с нашим домом. В гостиной горел свет.

На гондоле мы не обменялись ни словом, и, к моему сожалению, Нерон не вышел у Омилии, а настоял на том, чтобы «в свете, безусловно, травмирующих событий» сопроводить меня домой.

– Ты, конечно, понимаешь, что я попросил Уильяма обыскать твою спальню в поисках мобильного телефона и забрать его у тебя. Не стоит рисковать, хоть и в твоем состоянии, конечно, соблазнительно обращаться к людям из твоей старой жизни.

Ошеломленно я посмотрела на него. Потеря телефона на самом деле была моей последней заботой на данный момент, даже если это и осложнит мне задачу.

Мои мысли всю обратную дорогу кружились вокруг предложения, которое сделал мне Каспер при нашей встрече в лесу: они отвезут меня к родителям, если я присоединюсь к ним и всегда буду с ними откровенна. Друзья Иви, вероятно, также знали, что мои родители находились в лечебнице чой. И, как и Иви, они, казалось, не верили в то, что родители потеряли рассудок. Возможно, с их помощью мне удалось бы выяснить, как незаметно проникнуть туда.