Вечером миссис Холмен вручила мне последний номер местной еженедельной газеты и попросила почитать вслух, пока они с Филлис штопают чулки (вещей для починки набралась целая корзинка с верхом). Я все читал и читал, не вдумываясь в слова, потому что мысли мои были заняты совсем другим – золотым блеском волос на склоненной головке Филлис в лучах закатного солнца; тишиной, так плотно окутавшей дом, что мой слух различал тиканье старых напольных часов на лестничной площадке между этажами; и невнятными звуками, которыми миссис Холмен сопровождала мое чтение, выражая целую гамму эмоций – от одобрения до изумления и ужаса. Всепроникающий рутинный покой создавал ощущение, будто время остановилось, будто я от века жил и вечно буду жить, монотонно зачитывая вслух абзац за абзацем в этой теплой солнечной комнате, где мне безмолвно внимают две слушательницы, мать и дочь; и свернувшаяся в клубок кошка будет все так же спать на коврике у камина; и часы на лестнице будут все так же безостановочно тикать, отсчитывая уходящие в прошлое мгновения.

Через некоторое время Бетти заглянула в комнату и сделала знак Филлис; та без единого слова отложила штопку и пошла к ней на кухню. Через пару минут я поднял глаза и увидел, что миссис Холмен крепко спит, уткнувшись подбородком в грудь. Я положил газету на колени и уже хотел последовать ее примеру, как невесть откуда налетевший сквозняк приоткрыл кухонную дверь, которую Филлис, должно быть, неплотно затворила за собой, и сквозь образовавшуюся щель я разглядел наполовину срезанную фигуру кузины: она чистила яблоки, пристроившись бочком возле низкого буфета; ее проворные пальцы ни на секунду не прерывали работы, но голова то и дело поворачивалась к раскрытой книге. Я тихо встал, крадучись прошел в кухню и поверх ее плеча заглянул в книгу. Она была написана на каком-то чужом языке, на колонтитуле значилось «L’Inferno»[18]. Мне приходилось слышать слово «инфернальный», но, пока я пытался сообразить, как должно звучать в переводе название книги, кузина Филлис вздрогнула, обернулась и, словно продолжая занимавшую ее мысль, со вздохом промолвила:

– Ох, до чего трудно! Вы не поможете?.. – И она провела пальцем под какой-то стихотворной строкой.

– Кто, я? Да я не знаю, на каком языке тут написано!

– Как на каком? Это же Данте! – чуть ли не возмутилась она: ей срочно нужна была помощь.

– А! Значит, на итальянском? – неуверенно предположил я.

– Да. И я не успокоюсь, пока не пойму. Отец мог бы немного помочь мне, он все-таки знает латынь, но у него совсем нет времени.

– У вас, по-видимому, тоже, если вам приходится делать два дела разом.

– О, какие пустяки! Чистить яблоки – разве это дело? Недавно отец по дешевке купил гору старых книг… Я и раньше кое-что знала про Данте, ну а Вергилий – моя давняя страсть[19]. Но я так плохо разбираю Дантов итальянский! Жаль, что вы не можете мне помочь.

– Мне тоже жаль, поверьте, – сказал я, тронутый ее неподдельным огорчением. – Был бы здесь мистер Холдсворт… Вот у кого итальянский от зубов отскакивает!

– Кто такой мистер Холдсворт? – с любопытством взглянув на меня, спросила Филлис.

– Наш главный инженер. Превосходный человек! Он все умеет. – Я раздувался от гордости за своего кумира и начальника. И то сказать: когда сам не слишком умен и начитан, можно, по крайней мере, похвалиться знакомством с блестящим эрудитом.

– Откуда он знает по-итальянски? – заинтересовалась Филлис.

– Он строил дорогу в Пьемонте… это ведь в Италии?.. И ему нужно было объясняться с тамошними рабочими. Однажды я слыхал, как он говорил кому-то, что почти два года читал исключительно итальянские книги. Других просто не было в тех медвежьих углах, где он тогда пропадал.