– Фу, – поморщилась маленькая Холодрыга. – Зачем эти стоки выпускают в реки?

– Больше некуда, – ответил Сугроб. – К сожалению, все, что есть на земле, на ней и остается. Не в космос же забрасывать всю гадость. Это невозможно. Поэтому нужна зима. Если чистой пресной воды будет больше, чем вод из стоков, тогда и люди, и звери, и сама земля будут здоровы. Нас должно быть неизмеримо больше. Ведь только мы даем жизнь чистой пресной воде…

Холодрыга вздохнула, вспомнив, какое потрясение испытала тогда от услышанного. С той поры ее стремление морозить все сущее для того, чтобы всегда были Мороз и Снег, стало для нее не просто любимой работой, это стало философией ее жизни.

Прошло несколько лет… Холодрыга все чаще вспоминала морозят-отступников. И не только потому, что не понимала их поступка. Они дерзко поколебали саму философию ее жизни. Ее тревожило другое: после них неправильных морозят становилось все больше. Все чаще в том городе ей стали попадаться теплые, вогнутые вовнутрь глаза морозят, в которых не было отражения Мороза, Стужи, а только мягкий снегопад, легкое кружение крупных снежинок.

Все чаще стали появляться морозята, которые осмеливались напрямую в ее ледяные глаза задавать вопросы: «Почему мы должны быть жестокими?» А то и совсем нагло вопрошать: «Почему ты такая злая?»

Однажды в студеный поздний вечер она собрала морозят на очередные уроки. Это был спальный район города. Они расположились на деревьях, окружающих небольшую площадь с автобусной остановкой. Под стылым светом фонарей они увидели неподвижные фигуры с вжатыми в плечи головами. Долго нет транспорта. Ни одного автобуса. Воздух как бы состоит из острых колючек, которые при малейшем движении начинают колоть под одеждой. Ноги немеют от холода. Девушка постукивает сапогами друг о друга, они издают металлический звук. От холода будто обручем сдавило голову, и мысли обледенели на одной: «Скорей бы уехать»…

Неподалеку от нее молодая семья: он, она и их сынишка. Взрослые скучно, с оттенком неудовольствия говорят о чем-то. А малыш лет трех в черной шубке, укутанный пуховым платком, взволнованно твердит, дергая отца за рукав:

– Папа, ну смотри, ну смотри…

У малыша упала варежка, и он голой рукой продолжал теребить отца за подол. Папаша наклонился к сыну и машинально надел ему варежку.

– Папа, смотри, воробышек!

На стоптанном снегу морозята тоже увидели на освещенном круге крохотное тельце с задранными кверху паучьими лапками. Мужчина тронул его ногой, попытался перевернуть. Потом легонько пнул.

– Не пинай, он маленький, – осуждающе сказал сын.

Малыш присел над воробьем. Но папаша пнул сильнее.

С ледяным стуком тельце ударилось о полозья санок и упруго отскочило. Папаша увлекся и энергичнее действовал ногой. Тельце летело по стоптанному снегу под ноги, под санки, ударилось о столб. А за ним бегал малыш и кричал:

– Ну не пинай, он маленький!

В голосе плескались страх и боль. И одному из морозят вдруг захотелось по-детски отчаянно закричать:

– Не пинай его, он маленький!

Но вот папаше это занятие наскучило. Он глянул в сторону, откуда должен был появиться автобус, потом скучно заговорил с женой.

Малыш присел над замерзшим беззащитным воробьем. Тебе жаль его, малыш. Ты, наверно, думаешь о том, чтобы взять его на руки, отогреть своим дыханием и вернуть его крохотному сердцу ритмические удары…

– Мама, он мертвый?!

Свет падает на лицо малыша, на его большие изумленные глаза. Все остальное укутано в платок. Какими заботами заняты взрослые, когда ребенок с удивлением, болью, страхом спрашивает вас: «Он мертвый?!»