– Ну, придёт время – всё узнаешь! Пойдём работать, подружка.

Света сполоснула чашку, они с Лёлей выхватили четверть часа на перекус, поправила свой отглаженный белый халат, подчёркивающий стройную фигурку, и заспешила по делам. Лёлька же загружала шприцы в бикс на стерилизацию и никак не могла перестать думать про Володю… Нахмурив брови, она всё же была склонна думать, что её любимый ни в чём не виноват, это Морозов не разглядел, не увидел всего Володиного потенциала, и по какой-то глупой случайности мог что-то напутать!

После всех этих раздумий и сделанных выводов, Лёлька немного воспряла духом. Работа не позволяла надолго погружаться в свои мысли, поэтому вскоре она и думать забыла и про тайгу, и про Морозова, и про ссыльных-каторжников и прочих.

– Ох, внученька, вот дожила я на старости лет! – вздыхала пожилая бабулечка, поступившая с переломом ноги, – Представляешь, на собственном дворе упала! Это всё шавка эта, Ерохиных которая! Сын им, вишь ли, с заграницы откуда-то привёз собаку! Только это не собака – а смех! У меня Барсик раза в три больше той собаки. Но вот злющая, громкая и вертлявая, бестия! В забор пролезает ко мне во двор, кур всех перепугала, нестись плохо стали! Уж я грозилась Клавдии Ерохиной, что пришибу поленом их Веснушечку – это они эту занозу назвали так, Веснушечкой, – а Клавка в ответ только орёт. Сама шибче своей мелкой зapaзы гавкает!

– Бабушка, полежите, сейчас сделаем вам гипсовую повязку, – говорила ласково Лёлька, бабушку ей было жаль, она видела, как морщится от боли разговорчивая пациентка.

А бабуля, по всей видимости, и говорила без умолку для того, чтобы как-то отвлечься от боли, и Лёля постаралась ей в этом помочь.

– Так что же эта вредная собачка натворила? – спросила участливо Лёлька.

– Да как выскочит откуда ни возьмись, прямо мне под ноги! А я с крыльца спускалась с ведром, вот вместе с ним и загремела через эту шельму!

– А соседи что же?

– Да что соседи! Клавка прискакала, давай охать-ахать! Думаешь, обо мне беспокоилась? Как же! Морду эту пучеглазую на руки схватила – ой, ой Веснушечка, как ты малышка! А уж потом на меня внимание обратила, когда муж ейный явился! Он видать гадость эту, которая собакой называется, тоже не переваривает. Ну вот, усадил меня в машину, у них «Запорожец» есть, и сюда привёз.

– А вы одна живёте? – спросила Лёля, заглянув в карточку пациентки, – Глафира Трифоновна, вам есть кому помочь? С гипсом вам ходить долго придётся, дети у вас есть?

– Тебя, внученька, как звать? – спросила Глафира Трифоновна.

– Леонилой меня зовут, можно просто Лёлей.

– Леонила… имя какое чудное… тебе идёт. Нету у меня детей, Лёлечка. Не дал Господь, видать за грехи мои тяжкие. Мужа схоронила лет уж пятнадцать назад, старатель он у меня был… Остался мне от него дом да фамилия красивая – Метель. Вот одна и живу век свой доживаю.

– А как же вы будете тогда? – Лёлька обеспокоилась, – Сейчас я схожу к Ивану Тимофеевичу, спрошу – может быть мы вас в стационар определим. Здесь за вами будет и уход, и присмотр.

– Что ты! Не ходи никуда, не останусь я в больнице, нельзя мне. Хозяйство у меня, куры, козы, свинки две имеются. А за меня не переживай, внученька, сестра у меня недалеко живёт, во всём поможет. Хорошая ты, Лёлечка.

Пожилая женщина как-то пристально посмотрела прямо в глаза Лёльке, от чего та поёжилась, так стало неуютно от этого взгляда серых, будто чуть выцветших от возраста глаз. Суховатая ладонь накрыла Лёлькину руку и с силой её сжала.

– Хорошая ты, добрая, – протяжным голосом сказала Глафира Трифоновна, – Жаль только, что за доброту такую достаётся в жизни не один ковш горькой полыни отведать…