– А вы ему квартиру никогда по-приятельски не сдавали? – спросил следователь. – А то тех его друзей, у которых он селил своих работниц, мы уже всех повязали как редиску в пучок.

Кузя ещё раз крепко вздохнул и радостно помотал головой. Беседа затянулась часа на полтора. В какой-то момент Кузя, глядя на литографию виноградников, ностальгически улыбнулся. Следователь, сидевший перед компьютером, проследил за его взглядом и спросил, продолжая печатать:

– Бывали в Бордо?

– Часто, потому как виноград там рядом собирал почти два месяца и друзей много…

Гражданин следователь перестал печатать и повернулся к Кузе. Глаза его симпатично заискрились:

– А где именно?

– Под Лангоном, замок Трёх дубов. Может, слышали?

После этого вопроса с лицом стража закона произошла удивительная метаморфоза. В начале оно выразило восторженное удивление, а затем недоверчивое опасение:

– Вы, может, и Франка Делуба знаете?

– Знал, хотите вы сказать. Умер же Франк. В автомобильной катастрофе. Вы что, не в курсе?

Кузя опасливо наблюдал за меняющимся следовательским лицом:

– Как не в курсе, вся наша команда по регби была на похоронах. Но это же надо, такое совпадение!

И он снова недоверчиво посмотрел на Кузю. Анализируя задним числом, почему вдруг такая подозрительность, Кузя остановился на следующем варианте. Блюститель порядка будучи, как большинство французов, последователем Декарта, не верил ни в случай, ни в судьбу. В его башке должна была возникнуть идея, что Кузя, возможно, навёл о нём справки, чтобы воспользоваться его возможными слабостями. Эта внутренняя борьба отражалась ещё некоторое время на лице блюстителя закона. Затем он решительно выключил компьютер, выдвинул ящик стола, достал бутылку Бордо и два стакана. С Валерой, Чугунком и Зубилом Кузя больше никогда не встречался.

Я симпатичен грузинам, а они мне. Как сказал Паата в одном из тостов за моё здоровье: «Мы за всех пьём, но не так! За тебя мы пьём по-настоящему». Это греет душу. Грузия это мой Зурбаган. И так было всегда, с ещё незапамятных брежневских времён, когда наш научно-исследовательский институт имел свой филиал в Тбилиси и я старался делать всё, чтобы оказываться там как можно чаще. Мучаясь над этим психотерапевтическим рассказом (при том, что терпеть не могу психоанализ), я вдруг обнаружил, что ностальгирую по бывшему советскому Тбилиси намного больше, чем по Москве! Знаю, знаю, 35 лет тому, был молодым, здоровым, потому и розовый туман воспоминаний. И приезжал я всё время летом, а сейчас мы припёрлись в холодрыгу в начале апреля, всё серо. Но в течение всех семи дней меня не покидало ощущение, что «тёплый город» и его ближняя провинция были намного красивее 40 лет назад. Добил меня «Лагидзе». Когда мой парижский Паата (у меня их два, один в Париже, другой в Тбилиси) остановился перед углом здания со слепыми окнами, заклеенными афишами какой-то безродной французской фирмы, с дверью, над которой ещё сохранился маленький, но очень красивый витраж, у меня неприятно забилось сердце и захотелось напиться. Мы до сих пор с единственным оставшимся мне московским другом, Мишкой Шнурковым, говорим «это Лагидзе» вместо «это логично». Так было всегда, и мы автоматически вспоминали Будду, Зуру, Гочу, Котэ, Гелу, Шалву и всех остальных. Я забегал в «Лагидзе» по пять раз в жаркий день из-за вкуснейшей газировки и, главное, из-за непередаваемой тбилисской атмосферы этого прохладного заведения. У меня сложилось впечатление, что это «культовое» место было продано при полном равнодушии жителей города, а я всегда полагал, что это заведение составляло часть коллективного сознания тбилисцев. Значит, сейчас, как говорится, «не до хорошего», главное выжить.