Точно, надо позвонить Вовке. Он всегда откликался на такие предложения. Просто необходимо пообщаться с кем-нибудь близким, может быть это как-то поможет. А ещё, всё-таки, очень нужно выпить, не напиться, от этого легче точно не станет, а именно выпить так, как это я мог сделать только с Вовкой.

Занятый мыслями я постепенно добрался до работы. Легче от раздумий не стало. По-прежнему где-то в глубине сидела червоточинка, слегка зудящая и ноющая. Поставив машину на обычное место на стоянке, я выключил мотор. На улице по-прежнему моросило что-то среднее между снегом и дождём, под ногами чавкала жуткая каша изо льда, реагентов и уже откуда-то взявшейся грязи. Вылезать из тёплого, хоть и грязного, но ставшего за час с лишним дороги таким уютным, салона и окунаться в московскую непогоду не хотелось. И я опять подумал о Париже. Что же делать, если эти мысли становились чуть ли не единственным лекарством от навалившейся тоски и беспокойства.

На самом деле, я ни разу не был в Париже. Я всегда только хотел туда. Но хотел отчётливо и очень сильно. Каждый год во время отпуска я порывался в город моей мечты, однако постоянно что-то мешало или останавливало. Иногда мне казалось, что стоит только попасть туда, и вся его исцеляющая сила куда-то исчезнет. Когда я побываю в Париже, исчезнет его очарование недосягаемости, и он превратится просто ещё в одно место, не оправдавшее в какой-то степени возложенных на него ожиданий. Я боялся, что всё нафантазированное мной об этом городе окажется неправдой. Нет, даже не неправдой, а просто не таким, как представлял себе я.

А нафантазировал я много. Прежде всего, я должен был попасть в Париж непременно весной, когда на деревьях начинают распускаться молодые листочки, шевелимые налетающим уже по-весеннему тёплым лёгким ветерком, а с голубого безоблачного неба сияет весёлое солнышко. Город должен как бы уже проснуться после зимы. Я понятия не имею, какая в Париже зима, идёт ли там снег, бывают ли там морозы, но я точно был уверен, что там нет грязной слякоти под ногами, мерзкой мороси и серого непроглядного неба. Короче, стояла замечательная весна, а я гулял бы по чудесному городу.

Ещё я должен был попасть в Париж не по путёвке. Я самостоятельно получил бы визу во Францию, купил бы билет на самолёт, забронировал гостиницу где-нибудь в центре города. Я хотел прилететь в аэропорт Шарль-де-Голль, где никто не должен меня встречать, взять такси и попросить водителя по-французски отвести меня в выбранный отель. А там в холле, я бы подошёл к стойке, за которой меня встречала бы непременно француженка, конечно, молодая и красивая, и сказал: «Bonjour, mademoiselle! J’ai résérvé une chambre, s’il vous plaît!2». А она бы очень мило улыбнулась и ответила: «Bonjour, monsieur! Nous vous attendons3». Меня проводили бы в номер, не шикарный, но и не самый дешёвый, и исключительно французский. Там стояла бы большая кровать, непременно старинная, и много зеркал. А окна бы выходили во внутренний двор гостинцы, и сквозь них я видел бы немного заросший сад, но заросший как надо, заросший исключительно по-французски, как будто, так и должен выглядеть любой сад, и стены соседних домов, непременно увитые плющом.

Я бы надел свои самые любимые вещи и непременно шарф. Шарф должен быть накинут на плечи как-то очень небрежно, чтобы чувствовалось, что повязывали его второпях, но в то же время закручен каким-нибудь хитрым и невероятно красивым узлом. А в руки я обязательно взял бы зонт, такой длинный зонт-трость с витой ручкой, и непременно клетчатый.