И вот я увидела постановочную сцену убийства на телеэкране, и из глубин моего подсознания всплыла мысль об убийстве – в нем я вдруг обнаружила возможность своего избавления. Мысль была хрупкой, она едва трепетала во мне, но она была вполне определенной. Но думать, замышлять что-то не всегда означает действовать, воплощать задуманное. Материальность мыслей – такой факт, который не имеет статистического подтверждения…

Я с трудом завела автомобиль. Дрожащими руками выкручивая руль, я доехала до асфальтированной дороги, остановила автомобиль на обочине, вышла, достала из багажника небольшие садовые грабли, вернулась к озеру и уничтожила следы протекторов на грунтовой дороге.

Домой я приехала к полуночи. Меня долго трясло, и лишь когда дрожь немного утихла, я пришла к мужу. Он еще не спал. Работал телевизор. Был обычный вечер.

Я сказалась нездоровой и ушла в ванную. Горячий душ полностью избавил меня от дрожи. Все было кончено. Я вернулась в семью. А он больше никогда не вернется в мою жизнь…

Спланировать идеальное убийство не так легко, совершить его – еще сложнее. Мысль об убийстве крепла в моей голове – она зацепилась за мое сознание, за мгновения моей жизни, она постепенно наполняла часы и дни, так что думать о чем-то другом становилось почти невозможно.

Убить… Убить…

Ведь это легко. Убрать со своего пути преграду, препятствие, которое мешает счастью… Покою…

Но это страшно, жутко, чудовищно! Убить, лишить жизни. Я не могла так поступить с Марком – ведь я любила его, все мое существо стремилось к нему, желало его…

Он мешал мне, он не давал мне мирно жить. Он был угрозой. Потерять все из-за страсти, бездумности… Но убить? Почему мысль об убийстве вообще пришла мне на ум?

Рассказать обо всем Саше? Он не простит меня. Будет развод, который я не могла допустить. Поговорить с Марком еще раз, убедить его развязать этот узел между нами? Но я была убеждена – он не отступит, он не отпустит меня. Он затеял жестокую игру – он стал преследовать меня, он стал угрозой.

Убежденность в этом возникла тогда, когда Марк снова пришел в мой дом. Это случилось поздно вечером. Я подошла к окну спальни, чтобы зашторить его, и внизу, на улице, под фонарем у соседнего дома, я увидела его. Он стоял на дороге, погрузив руки в карманы брюк, и смотрел на меня.

Увидев его, я оцепенела, мое сердце замерло в груди, а руки стали ледяными. Холод, проникший в мое сердце, мгновенно заполнил каждую клетку тела. Стало сложно дышать – усилием воли я втянула в себя воздух. Закружилась голова, потемнело в глазах. Я поняла, что могу лишиться сознания.

Я заставила себя поднять руку и зашторить окно. Мужская фигура исчезла.

Утром на ветровом стекле автомобиля мужа я увидела конверт, в котором лежала записка:

Твоя жена тебе изменяет.

Я благодарила небеса за то, что первой увидела конверт и успела его убрать. Мысль об убийстве перестала быть игрой воображения – теперь она вдруг стала единственно возможной действительностью.

Убийство человека обычно представляется единственным выходом тогда, когда ты спасаешь свою жизнь. Убийство перестает быть чем-то фантастичным, ужасным, непостижимым, – убийство становится только средством, а человек – помехой, которую возможно убрать, только прибегнув к уничтожению.

К моменту, когда в моей голове зародилась мысль об убийстве, я была в состоянии помешательства. Я была загнана в угол.

Ту страсть, которую пробуждал Марк, нельзя было сравнить ни с чем. Он вытягивал из меня саму душу, он не отпускал моих мыслей и моих чувств, он владел мной, как хозяин владеет своим рабом. Мой мир сосредоточился на нем, в нем была концентрация всего моего существа, всех моих замыслов, всех фантазий. Муж и ребенок сделались для меня непреодолимой трудностью, нерушимой преградой. Временами я ненавидела их, а когда сын обнимал меня, мне хотелось кричать навзрыд. Марк душил меня; его пальцы, обожаемые мной руки сплетались вокруг моего горла и не давали вздохнуть. Я становилась истерична, в припадке ярости я могла ударить ребенка. Я делалась противна себе. Я становилась невыносима для мужа.