Доктор Робинсон кивнул.

– А сейчас, как вам кажется, вы следуете за ними?

Я наклонила голову и посмотрела на него.

– Разве мы здесь не для того, чтобы ответить на этот вопрос?

Его руки были сжаты в замок, но он разжал их, как бы говоря: «Не знаю, для этого?» Я посмотрела на него.

– Ну хорошо. Если вы заставляете меня отвечать на каждый возникающий вопрос…

– Я вас не заставляю, Мелани, – тут же перебил он. – Здесь безопасно. Это не экзамен, вам не ставят оценки. Мы можем говорить о чем угодно. Никакого давления. Никаких ожиданий. Никакого осуждения.

При этих словах я испытала облегчение, потому что в последнее время – а на самом деле всю свою жизнь – давила на себя, чтобы не стать такой, как мать.

– Давайте вернемся к фотографии дедушки, – сказал доктор Робинсон. – Вы сказали, что он был пилотом.

Я вдруг осознала, что мне начинает нравиться психотерапия. Где еще можно целый час говорить о себе с человеком, который ловит каждое твое слово?

– Да. Вышло так, что дедушка, которого я никогда не знала, в сорок пятом году пропал у берегов Флориды во время обычных учений. Это была большая новость в то время. Его назвали Рейс Девятнадцать. Пять самолетов, исчезнувших бесследно. Поищите информацию об этом.

– Я уже искал, – ответил он. Я вскинула брови.

– Вы уже искали?

– Да. После того как вы на прошлой неделе рассказали мне о своей диссертации, мне стало любопытно. Меня всегда интересовала авиация. – На этом он остановился, и это меня расстроило. Я хотела узнать о нем чуть больше, но, как обычно, он перевел разговор на меня. – Невероятно, что ваш дедушка был одним из тех пилотов.

– Да, это моя претензия на славу, – сказала я с комической гордостью, будто развлекала гостей на вечеринке. Доктор Робинсон взял ручку и что-то черкнул в блокноте, потом снова перевел взгляд на меня.

– Итак, вас с самого детства интересовали исчезавшие самолеты, и вы решили посвятить свою жизнь области науки, которая потенциально может разгадать знаменитую тайну. К тому же это очень личная для вас тема, в какой-то мере связанная с вашей семьей. Особенно с вашей бабушкой, которую вы очень уважали и уважаете до сих пор. Но в последнее время вы почему-то потеряли интерес к работе. Ваши преподаватели, кажется, думают, что это как-то связано со смертью вашей мамы и горем, которое вы переживаете. Давайте поговорим об этом.

– А это обязательно? – спросила я.

– Вы не хотите? – Он внимательно изучал выражение моего лица. Всякий раз, когда он так на меня смотрел, у меня в животе возникало чувство, будто я высоко поднялась на американских горках и резко съехала вниз. Я стала крутить кисточку подушки между пальцев.

– Я уже рассказала вам, каково было расти с ней и потенциальными отчимами, которые постоянно появлялись и исчезали. Уверена, вы смотрите на меня и думаете, что перед вами хрестоматийный пример девочки, у которой проблемы с мамой; девочки, которой нужно смириться с прошлым и признать, что она не продолжение своей матери, научиться отделять чувства по поводу ее смерти от своей работы.

Он посмотрел на меня с сочувствием.

– Обычно все гораздо сложнее. Но вы, похоже, разобрались с терапевтической программой.

– Вот как? – Я засмеялась, но в глубине души была польщена и обрадована его словами. – Ну что тут скажешь? Я всегда была сообразительной. Иначе я бы до сих пор торчала в Оклахоме. Или, может, шла бы по дороге из желтого кирпича вместе с Дороти и Тото[1]. – Я усмехнулась и тут же испугалась, что он подумает, будто я с ним флиртую. – Шутка про торнадо, – пояснила я. Он кивнул и поднял перед собой руку.