Где-то очень далеко свистит маленький чугунный чайник, охваченный синим пламенем.

– Мне было невыносимо больно, однако я прикусила язык и терпела. Терпела, наблюдая, как плавится и краснеет моя кожа, как расширяются от страха и удивления глаза моей младшей сестры… – чайник надрывается, но Анна Викторовна продолжает. – В тот момент на кухне пахло варёным мясом.

Она закрывает все три глаза и начинает беззвучно шевелить губами, иногда вздрагивая всем телом. Визг чайника и сгущающийся дым делают эту картину ещё неуютнее, и я кашляю, чтобы вернуть её в реальность. Это не помогает.

– Вы получили свой дар, облившись кипятком?

Знахарка резко открывает глаза, налитые кровью, и подскакивает ко мне, так близко, что кончики наших носов почти соприкасаются. Сигаретный дух из её рта заменяет мне воздух.

– В тот день я принесла в жертву частицу себя взамен на непрошеный дар, – она говорит шёпотом, но мои барабанные перепонки готовы лопнуть. – В тот день я потеряла сестру, – крохотная слеза прокатывается по её щеке и падает на мою ладонь: горячо. – Разве десятилетняя девочка заслужила, чтобы у неё на руках умерла собственная сестра? Разве хоть что-то способно окупить эту жертву?!

– Но как?..

– Я не знаю, – сознание постепенно возвращается к ней, – и никто не знает, никто так и не выявил причину смерти, – Анна Викторовна наконец отходит от меня и убирает чайник с плиты, в комнате становится спокойнее. – Я до сих пор чувствую, как её сердце бьётся по моим венам. Чувствую её холодную кожу кончиками пальцев, слышу её плач. Мне стоило умереть в тот день вместо неё.

Я нервно сглатываю. Минуту мы оба молчим. А может, проходит час.

– А во время похорон я случайно увидела, как довольно улыбался соседский мальчишка. Улыбался на похоронах моей сестры… Толстый рыжий мальчик с отвратительными толстыми пальцами – я захотела, чтобы он споткнулся и сломал себе что-нибудь, и он споткнулся. В тот день он сломал правую руку и больше никогда не мог пользоваться ей нормально. Я стёрла мерзкую улыбку с его лица, а потом неделю не могла избавиться от ночных кошмаров. Но я никому не позволю смеяться над моей сестрой, чего бы мне это ни стоило.

Я представляю себе толстого мальчика в чёрном траурном костюме, как он неуклюже падает во время похоронной процессии, как с неприятным треском ломается его правая рука, как визжит от страха его мама, как текут по его толстым щекам блестящие солёные капли…

– Любое заклинание имеет свою цену, Никита, – ещё одна сигарета оказывается зажата между её зубов. – Какую цену готовы заплатить Вы?

Она так резко сменила тему, что я не сразу понимаю, о чём идёт речь. Наверное, это заметно по выражению моего лица. Знахарка не дожидается ответа:

– На что Вы готовы пойти, Никита, чтобы решить свою проблему? Какую цену готовы заплатить?

Анна Викторовна стучит сигаретой о край пепельницы и в очередной раз меняет положение ног. Она делает это нарочно, я уверен. Это маленькая, но очень важная часть её игры.

Перебираю в голове варианты ответа, но все они кажутся глупыми и неподходящими. Может, просто задрать рукав и облиться кипятком, как она когда-то? Абсурд? Безумие? Отчаяние? Лучше этого мне всё равно ничего не придумать: всё гениальное уже давно придумано за нас.

Я кончиками пальцев берусь за манжету на правом рукаве, убеждая себя, как педиатр – маленького ребёнка, что укол – это не больно. Главное – сделать это быстро. Главное – не думать.

– Повторять за мной нельзя, – к Анне Викторовне возвращается прежний игривый тон. Рука отскакивает от манжеты, будто обжёгшись. – Нужно придумать что-то своё, оригинальное.