Это было его единственное спасение, это было свидетельство его прошлого, единственное свидетельство того, что это прошлое у него было. И оно, это прошлое взывало к нему о мщении. Он бросил заниматься чем-либо в доме, переключив все внимание на ухаживание за старушкой «Береттой»: ему было плевать на остальные вещи в доме. Что ему было до вещей – вещи живут дольше людей, позволяя хранить память о тех, кто ими обладал когда-то. Как хранило память его израненное сердце, все еще полное любви. Нет, сами Эмили и Сьюзен, как материальные воплощения этой его любви уже умерли, исчезли под холмами быстро осевшей земли, но жив был он, Стэн, и его к ним любовь умирать никак не хотела. Да он и сам этого не хотел.

С того дня, как он вытащил из сейфа старушку «Берету», он стал охотником. С тихими, неслышными шагами, крепкой рукой и острым взором. К тому же у него было оружие. Его руки ласкали его, его тело носило его по городу, его глаза высматривали ему жертву и мишень.

Он был словно одиноко бродящий в поисках добычи волк. Иногда ему казалось, что у него стали волчьими уши, что они приподнимаются, услышав хруст павшей ветки под ногой жертвы, а глаза его при этом расширяются во тьме и вбирают в себя последние крохи лунных отсветов, а руки-лапы пальцами-когтями впиваются в вороненый металл оружия.

Он знал, что «Беретта» при этом тоже дрожала в предвкушении жертвы. Или то была только дрожь его рук-лап? Сейчас он был охотником, он держал в руках смертоносное оружие и оно водило из стороны в сторону своим вороненым жалом в предвкушении скорой и неминуемой добычи, истекая кровавой слюной. А три стрелы, летящие сквозь три круга, изображенные на рукоятке пистолета, были гарантией того, что другие, маленькие и короткие смертоносные стрелы-пули летят туда, навстречу своим обреченным целям.

Стэн то и дело гладил темную сталь пистолета и при этом улыбался. Это была улыбка радости за своего верного друга, единственного друга, который всегда с ним и который не подведет.

Еще в раннем детстве Стэн любовался этой удивительно красивой машиной, хотя отец и не любил, когда сын пялился на его служебный ствол. Но как было удержаться мальчишке, когда он видел совсем рядом, а не где-то в кино или там по телевизору, настоящий пистолет.

Потом уже, когда Стэн повзрослел, отец научил его стрелять, хотя для этого Стэну пришлось долго его уговаривать.

– Не дело гражданским палить из таких вот пушек, – ворчал отец, глядя на то, как его сын все лучше и лучше овладевает наукой меткой стрельбы.

Ничего не было удивительного в том, что мальчишка, заворожено глядевший некогда на темную матово-черную и почти не блестящую поверхность пистолета, навсегда полюбил его, как любит оружие всякий мужчина, сколько бы лет ему не было отроду.

А если учитывать, что пистолет почти незаметно можно было носить где-нибудь во внутреннем кармане пальто или куртки, не цепляясь за одежду благодаря скругленности граней, то такое сочетание компактности, мощности и высокой кучности стрельбы делало эту машину едва ли не уникальной, хотя и весьма устаревшей. Впрочем, выбирать Стэну не приходилось.

По мужской линии Стэн был родом из Техаса. Поэтому и любовь к оружию у него была в крови. Его отец в молодости покинул родной южный штат в поисках лучшей жизни, пока, наконец, не осел в Лос-Анджелесе, где вскоре женился и родил его, Стэна Вудворта Джеккинса.

Стэн еще застал в живых своего деда, здоровенного бугая с лихо закрученными полями стетсона, в высоких видавших виды сапогах со шпорами, с неизменной сигарой в зубах, разъезжающего на допотопном огромном «Кадиллаке» с присобаченным спереди вместо когда-то отвалившегося бампера грубо отесанным бревном.