Можно сказать, что действие повести разворачивается в конкретно историческом времени, но в контексте вечности. Подобно тому, как вечное не уходит из сознания и подсознания героев, временнОе и врЕменное встречается на каждом шагу. Волгоградский читатель будет постоянно «натыкаться» на хорошо знакомые названия улиц, магазинов, районов города (площади Чекистов и Ленина, магазины «Современник», «Пятерочка», «Ашан», район Тулака и т. п.). Разве нельзя было обойтись без подобной конкретики? По-видимому, нет, так как А. Лепещенко, говоря по-пушкински, представляет вечное начало бытия «домашним образом». Жизнь обычных «маленьких» людей должна войти в привычную колею, но для этого требуется и умение приспособиться к обстоятельствам, и способность изменить их (хотя бы частично); необходимы риск и, главное, чистота помыслов. Эти качества героев, конечно, не смогут уничтожить общую несправедливость миропорядка – неумирающую мечту человечества, но они издали и косвенно отодвигают Апокалипсис.

Отмеченные характеристики повествовательной манеры А. Лепещенко переносимы и на его рассказы, которым, как и повести, предпослан эпиграф, на этот раз из И. Бунина: «Не всё ли равно, про кого говорить? Заслуживает того каждый из живших на земле».

С этой точки зрения бунинский завет реализован максимально полно. Внимание А. Лепещенко привлекли люди из разных социальных слоев, люди разных профессий, национальностей, мировоззренческих и нравственных позиций. Это и своеобразная «двоица» – режиссер и актер в состоянии дружбы-вражды («Неплохо, нормально, прекрасно»); и журналист, написавший правду о наркомане и тем самым добровольно накинувший на себя аркан ненависти близких («Аркан»); некая Елена Сергеевна, нашедшая нужные слова для несправедливо обиженной дочери, но сама по сугубо личным мотивам уволившая молоденькую воспитательницу («Штучка»); даже бывший зек, поджегший барак с людьми («Большая Берта»), и киллер-профессионал («Джавад»). Появляются и упившийся до смерти бомж («Дикобраз»), и общающаяся с иным миром Софья Васильевна Желтушка («Голос»); выступает и сам посланец того же мира – он, «серенький, как перепел» («Курьер»), а тату-мастер с библейским именем Иоанн набивает на девичьем предплечье портрет Исинбаевой («Елена Прекрасная») и т. п. Впрочем, рассказы надо читать, а не пересказывать.

Читать же их особенно интересно, так как по некоторым признакам они тяготеют к небольшим новеллам. И вот почему. В принципе новелла – это та же повествовательная форма, что и русские повесть и рассказ. Но в ней всегда есть элемент внезапности, эффект нетрадиционной концовки. У читателя же нередко возникает чувство легкого недоумения: он в раздумье и не может прийти к однозначной оценке описанной ситуации.

Пример: рассказ «Вероятность равна нулю». Банальный любовный треугольник. Героиня, уже напоминающая «увядшую веточку вишни», внутри себя именно сейчас решается на объяснение с возлюбленным. Следует диалог: «Миленький, пусть это невероятно, но мы должны быть вместе…» – «Хм, извини, – нахмурился любовник, – но выпадение грани с номером семь при подбрасывании шестигранной игральной кости невозможно». – «Да о чём ты?» – «Мы не будем вместе – вот о чём… Это невозможно, вероятность равна нулю». – «Ну и ладно!» – сказала Кривогорницына как-то насмешливо и презрительно». Женщина ушла в дождь, дождь «съел» ее. Но герою не спалось, хотя уверенность в собственной правоте была полная: «…Ну не должна была она бросить мужа и сына».

А ведь читатель, проникшись в первую очередь сочувствием к Юлии, уже готов был невзлюбить мужчину за «деревянное» равнодушие. На самом же деле тот проявил благородство в одной из высших его форм – форме абсолютного самоотречения. Это и есть головокружительный поворот-вираж, который называют «новеллистической шпилькой», или пуантом.