– Как не помнить!

– Мы завтра тоже в монастырь поедем. Я за маму записочку подам. Ей через неделю операцию будут делать, врач сказал, что варикоз в этой стадии легко операбелен, но мама все равно волнуется, попросила помолиться у чудотворной иконы и водички из источника бутылочку привезти.

– В Синеозерске есть ещё один собор с чудотворной целительной иконой, можешь и туда сходить.

– Непременно. А то мамино беспокойство и мне передалось. Все, тут моя очередь подходит, пока! Вечером общнемся.

Вероника убрала телефон и догнала Виктора на подходе к древним стенам. Навстречу им высыпала группа оживлённых женщин из зелёного автобуса. Они обсуждали покупки в монастырской лавочке, убранство храма, хвалились фотографиями и хихикали, судача о монахах, особенно – о молодых и привлекательных. Где-то за деревьями так же громко и дружно кулдыкали индюки и кудахтали куры – видимо, там был хоздвор.

Пригнувшись под низким сводом, Ника и Морской вошли во двор, из которого вели три коридора, выбитых в толстой – метра полтора каменной кладки – стене: в церковную лавку и трапезную для гостей, в храм и, видимо, к кельям – калитка была заперта и украшена табличкой с церковнославянским шрифтом, но покрытой вполне современным ламинатом: "Посторонним вход воспрещён!".

В лавке Ника купила свечи и образки себе, маме и Вике и подала записки о здравии и упокоении. Здесь не было фиксированных цен на требы – только добровольные пожертвования, и Орлова бросила в ящик для сбора денег две двухсотрублёвые купюры. Виктор тем временем разговорился со служителем – своим ровесником, чернобородым монахом, отдалённо похожим на молодого Наума.

– Да, готовимся к Пасхе. Много будет гостей. Губернатор придёт лоб перекрестить. Наверное, даже из Москвы приедут, – инок не сдержал вздох. – Видные люди, большие начальники званы. Конечно, каждый гость – от Бога, но… Но не все понимают, куда приехали. Храм – дом Божий, а обитель – наш дом, а в гостях ведь полагается приличия соблюдать. Но бывает, что человек уверен: раз он платит деньги, то ему все дозволяется, а мы ещё и развлекать их должны и заботиться, чтобы они были довольны. Вот только не разумеют, что мы им не пляжные аниматоры, и они не в клуб пришли, а в святую обитель.

– А вы, простите, где в миру работали? – спросила Ника, про себя удивившись тому, что служитель почти дословно повторил ее слова о некоторых туристах.

– Портье в доме отдыха в Зеленогорске, – улыбнулся молодой человек, – вот уж где летом Вавилон, особенно если дни погожие стоят. Здесь я уже пятый год. В прошлом году принял пострижение. Игумен меня долго в послушниках держал, проверял, на самом ли деле я намерен от мира отречься.

– И как? Не жалеете о своём решении? – поинтересовался Морской.

– Первое время – было. Суетное одолевало. А сейчас мне ничего другого не надо. В больших городах-то все бегом да второпях, некогда поразмыслить, грохот, гам без умолку, греха много – и не захочешь, да наберёшься. Миряне приезжают, нас жалеют: "Ай-яй-яй, такие молодые ребята, и в такой глуши, что тут за жизнь!". И не понимают, что каждый из нас сюда по своей воле пришёл, и нас в обители никто не понуждает оставаться – таков наш выбор. Каждому своё.

– Они просто судят вас со своей колокольни, – ответила Вероника.

– Верно, дочь моя. А вот видели ли вы, за воротами над источником есть у нас гостиница. В гостевом доме паломники живут, а в гостиницу миряне приезжают, круглый год номера пустыми не стоят. Тянет сюда горожан, в тишине да благолепии от шума и сует отдохнуть…

Из храма Вероника и Морской спустились к источнику, облицованному потемневшим от времени мрамором. Вода с весёлым журчанием стекала в маленький полукруглый бассейн. Рядом была прикручена латунная табличка с молитвой, которую полагалось читать перед тем, как выпить воду или омыть лицо и руки. С другой стороны была ещё одна табличка, рассказывающая о том, что вода из источника благотворна для здоровья, приносит счастье в любви и семье и дарует успех в благих делах.