Она читала нам много русских сказок. А «под сказочку» употребляла «кофий со сливкими». Она говорила: «кофий со сливкими». Иногда сливки подменялись коньяком. Но она всё равно это называла «сливкими». Богдан сказки слушал, а когда чтение перерастало в воспоминания няни о жизни, то брат уходил к другой няне, говорить о Боге. Уходила с ним и дочка Ритольды – моя лучшая подруга Катя Небылица. Мы с Ритольдой оставались на огромной роскошной кухне вдвоём. Рассказывала она о своих кавалерах, и о том, что всё ещё не против выйти замуж.

«Замуж, пожалуй, стоит. Но! – Ритольда поднимает палец. Смотрит мне в глаза, после паузы продолжает. – Но не знаю, смогу ли я терпеть мужика. А выйти замуж не сложно. Их вон сколько, только пожелай! Но потом ведь за ним, как за скотиной надо смотреть, столько сил и терпения тратить. Я недавно чуть не вышла замуж. Потом год отходила. Ему лет шестьдесят. Ухаживал за мной полгода. Рассказывал, как он пишет книги. Пишу, говорит…– Ритольда поднимает папиросу выше головы, несколько секунд молчит и потом говорит чужим голосом, передразнивая бывшего кавалера. – Про то, как сила чувств побеждает разум. Слышь?! – хохочет. – Потом он говорит: «Приходи ко мне ночевать». Так говорит, что вроде бы, мол, пора! Мол, ухаживал достаточно. Ладно, чёрт с тобой. У него однокомнатная квартирка. Денег-то у него много, я точно знаю, а вот живёт до чего скудно. На книжку откладывает. Куда? На еде – и то экономит, а желудок – больной. Взял бы путёвку, поехал в санаторий… Слышь? «Ты начинай теперь хозяйничать». Мне говорит… А мне непривычно – вставать каждое утро и завтрак ему преподносить. Ходил он по квартире в одних брюках, которые были поверх ремня в три раза закручены. Помню, мне от одного этого бежать захотелось. Но когда я зашла, уже перед сном, в комнату, а он… – Ритольда плюётся и хохочет. – А он лежит в чём мать родила на кровати, да вдобавок лицом вверх… И при свету! Господи, вот тут-то уж я и сбежала».

Ритольда смеётся:

«Вспомнила, слышь, ещё одного. Из моих ухажёров. Пыталась с ним жизнь начать совместную. Но! Как жить с чокнутым? Вот я зайду в комнату, встану у доски гладильной, утюгом мотаю, простыни складываю стопкой. Всё тихо, спокойно. А тут вдруг из шкафа кто-то дурным голосом. Я чуть не в обмороке. А этот чудило вылезает из шкафа. Рыгочет. Довольный. Или – лягу после обеда на кровать, только задремала, как мой любимый из-под кровати ка-ак прыгнет с каким-то козлиным блеянием. Я верещу от страха. А он, идиотище, от смеха – на четвереньках. Ну? Как тебе? Пришлось и этому – пинка под зад».

У Ритольды, недалеко от нашего Кутузовского проспекта, была квартира, на Первой Поклонной, в старом доме. Ходили разговоры, что приглядел Ритольду мой отец вовсе не в ресторане для партийной номенклатуры, а была она любовью моего отца с детских лет. Их семьи в Горьком соседствовали, а мать Ритольды на правах домработницы была вхожа в дом Сергея Поликарповича Монастырского, крупного партийного работника. Тогда маленький Богдан не представлял себе жизнь без весёлой девочки Риты с бантиком в кудряшках, и обещал «посадить Риту под замок в сарай», чтобы «спрятать от старости», а в будущем жениться на ней. Если верить народной молве, Катю мой папа зачал, будучи уже женатым на моей маме, родилась Катя примерно в то же время, что и мы с Богданом. Об этих слухах я знала из трёпа дворовых соседок, с любопытством они смотрели на нас троих – меня, Богдана и Катю во время прогулок с Ритольдой.

Переехав в Москву, отец нашёл жильё и для Ритольды. Она приводила к нам свою Катю. Мне нравилось с ней играть. Катя была большеглазой симпатичной девочкой, общительной и весёлой. Она с готовностью делилась с нами конфетами, мандаринами и игрушками, всем тем, что ей запихивал в карманы мой отец при встрече. Она всем прощала, всех жалела.