Владыка наш, Евсевий, как и всегда в подобных ситуациях, поступил мудро и дальновидно: с жалобой ознакомился, но никакого хода делу не дал, а вместо этого отправил жалобу самому наместнику, архимандриту Кенсорину, с тем, чтобы этот последний во всем разобрался и принял надлежащие меры.

Наместник меры, разумеется, принял и при том так удачно, что надолго отбил у братии охоту подписывать какие бы то ни было письма и заявления.

Что же касается зачинщиков смуты, то кроме изгнанных навсегда из монастыря, их осталось только двое – отец Тимофей и отец Павел. После недолгого разбирательства они были отправлены наместником в ссылку, в унылый город Новоржев, который, как свидетельствует плакат при его въезде, был переименован Екатериной Второй из Пусторжева в Новоржев, за что жители послали императрице благодарственный адрес и вновь освященную икону «Нечаянной радости».

Сама же эта монашеская жалоба послужила в дальнейшем целям, так сказать, педагогическим и воспитательным, так что стоило лишь какому-нибудь строптивому монаху высказать недовольство генеральной линией, которую проводил архимандрит Кенсорин, как откуда-то издалека немедленно доставалась на свет божий эта самая жалоба, и отец архимандрит, ласково улыбаясь, спрашивал провинившихся, не знают ли они, чья это подпись красуется тут, в конце страницы, и не пора ли, наконец, поставить об этом в известность церковные власти.

«Да и светские тоже», – добавлял он со значением, после чего, обыкновенно, волна недовольства стихала.

Впрочем, не удалось уберечься и самому Кенсорину. Не знаю, дошла ли эта история с жалобой до Синода, или она послужила причиной чьих-то хитрых манипуляций, о которых мы ничего не знаем, но только в один прекрасный день посланник владыки сообщил архимандриту, что его отправляют на покой, о чем владыка Евсевий уже подписал соответствующее распоряжение.

Результатом же всего этого закулисья стало явление нового наместника, отца Нектария, чья звезда взошла над убогой пушкиногорской действительностью стремительно и надолго, хоть сам игумен, как рассказывали, так не считал, рассматривая свое игуменство только как вынужденную ступень в дальнейшей карьере, в которой он поначалу нисколько не сомневался.

Но что бы там ни говорили, одно оставалось неоспоримо: с приходом в монастырь отца Нектария начиналась новая и еще пока что не совсем понятная история.

Сохранилась легенда о том знаменательном дне, когда голос отца Нектария впервые возвестил о себе беспечным святогорским монахам. О достоверности ее я не ручаюсь, но что, как говорится, есть, то есть.

Легенда эта рассказывает о некоем господине, появившемся в монастыре в самую неподходящую летнюю жару, от которой попрятались все монахи и сам монастырь, казалось, вот-вот начнет таять.

Господина этого звали отец Нектарий и, судя по всему, он был не кем иным, как новым наместником, назначенным владыкой Евсевием, о чем монастырских монахов поставили в известность еще на прошлой неделе.

Как бы то ни было, но явление отца Нектария в этот жаркий день случилось и случилось даже не без некоторых исторических параллелей, таких, например, как ожидание Наполеоном на Поклонной горе московских ключей или знаменитая речь Ломоносова, сказанная им при вступлении в должность ректора, – параллели, которые сами собой немедленно напрашивались, стоило вспомнить прибытие нового наместника в пункт его конечного назначения и все, с этим прибытием связанное.

Судите сами.

Во-первых, как рассказывает легенда, вновь назначенный игумен прибыл в монастырь с одним тощим чемоданчиком, что уже одно вызвало удивление и подозрение окружающих.