– А как на счет справедливого акта вскрытия? – вставил Лакшин, который давно понял, если не заткнуть докторский фонтан, то он так и будет журчать до бесконечности.

– Вскрытие? – поднял брови Михаил Яковлевич. – Ах, да… Точно, привезли мне одного жмурика. Тоже ведь, посмотри, жил человек, никого не трогал…

– Зато тронули его… – холодно прервал Поскребышева оперативник. – И я хочу знать, не трогали ли его раньше и все такое…

– Я, собственно, еще не начинал… – врач развел руками в беспомощном жесте и по-простецки улыбнулся.

– Так, давайте, не откладывая, и начнем. Сам понимаешь, Михаил Яковлевич, писулька мне сейчас не нужна – нужна суть.

– Сейчас, так сейчас… – безропотно согласился Поскребышев. Он кликнул медбрата, приказал ему приготовить тело и инструменты для вскрытия, а сам подошел к прозрачному медицинскому шкафчику и стал перебирать упаковки с таблетками и ампулами.

– Для того, чтобы хорошо делать свое дело, – говорил лепила, обращаясь, скорее в пустоту, нежели к Игнату Федоровичу, – нужно для него особое состояние. Вот, скажем, зуб рвать надо в состоянии благорасположения ко всему сущему. А иначе боль с пациента может перескочить на тебя, а что это за врач у которого у самого зубы ноют?

А вот для вскрытия, как сейчас, состояние должно быть угрюмой сосредоточенности. Дабы и помнить о тщете всего подлунного мира, и, одновременно, не иметь смелости и наглости сравнивать себя с Демиургом, расчленяя при этом его творение…

Поскребышев болтал без умолку. Он, наконец нашел какие-то таблетки, принял сразу несколько штук. Его речь прервалась лишь на те мгновения, что врач запивал «колеса» водой. Однако, вскоре их действие начало проявляться и Михаил Яковлевич на глазах мрачнел. Через небольшой промежуток времени он умолк, сел, прислушиваясь к себе и, наконец, резко встал:

– Я готов. Пойдемте.

Лакшин уже не раз имел возможность наблюдать такую метаморфозу, но всякий раз поражался, хотя и старался не показывать вида, как воздействие лекарственных средств может радикально менять человека. Из расхлябанного болтуна, без меры жестикулирующего и выдающего на гора тонны чепухи, Поскребышев преобразился в серьезного делового человека, со скупыми, расчетливыми движениями, который говорит что-либо лишь в случаях крайней необходимости.

В операционной, которой предстояло послужить на время прозекторской, санитар уже заканчивал последние приготовления к вскрытию. Михаил Яковлевич, не останавливаясь, прошел мимо стола, на котором, покрытый зеленой простыней, лежал труп Гладышева. Врач, неторопливо и тщательно вымыл руки, с хрустом надел резиновые перчатки и лишь после этого знаком приказал санитару подать халат. Все это время Игнат Федорович хмуро стоял у входа в операционную, понимая, что раз полезен он тут быть не может, то нужно попытаться хотя бы не мешать.

– Что ж, начнем… – сухим тоном проговорил врач и подошел к столу с трупом. Его помощник немедленно сдернул простыню с тела.

Мертвеца уже вымыли и теперь Игнат Федорович получил возможность рассмотреть покойного Гладышева. Он оказался спортивного сложения, с рельефной мускулатурой живота. Волос на теле оказалось немного, да и те группировались на груди, да на лобке. Через мгновение, кум заметил, что вместо того, чтобы рассматривать тело покойника, он приник взглядом к его гениталиям, словно мужские достоинства мертвеца были самым важным во всем его теле.

– Это нормальная реакция. – холодно констатировал Поскребышев, перехватив взгляд Игната Федоровича и заставив того покраснеть и отступить на шаг, – Гениталии являются самым ярким пятном на человеческом теле и просто обязаны невольно притягивать взоры. Правда, рассчитано это на самок…