– Что ты, Господь с тобой! – машинально произнес я.

Но он только махнул рукой, поднялся из-за стола и вышел в мокрую, пронизывающую холодом темень.

После этого случая мы долго не виделись.

У меня начало складываться впечатление, что Петр избегает меня.

Но в один из дней, когда я зашел в поварню погреться чайком, отец Мефодий сказал мне:

– Не подмогнешь ли нам сегодня с дровишками, Антропос? Брат Петр слег у нас. Дрова-то у него нарублены, а вот принести некому.

Я расспросил, где лежат нарубленные дрова, и направился за монастырскую ограду, прихватив свою мусорную тележку.

Куча заготовленных сучьев чернела в темноте рогатым, многоруким чудовищем. Подойдя к ней вплотную, я заметил, что рядом кто-то копошится. Человек распрямился, смахнул со лба капюшон, и я узнал брата Петра.

– Ты что здесь делаешь? Ты ведь болен, – удивился я.

Он, не говоря ни слова, помотал головой и наклонился подобрать очередную ветку, но покачнулся и, потеряв равновесие, упал бы, не подхвати я его.

Даже сквозь мокрую одежду чувствовалось, насколько сильным жаром пышет его тело.

На минуту я растерялся: что делать?

Отец Мефодий ждет дрова.

Но и оставлять здесь Петра ни в коем случае нельзя!

Я посадил его, полубесчувственного, в тележку, связал дрова, лежавшие на приготовленной им веревке, и, взвалив их на плечи, тронулся с тележкой в путь.

На счастье, у самых ворот монастыря мне встретился один из паломников, которого я видел раньше у отца Дорофея. Он отправился с вязанкой дров в поварню, обещав выслать мне навстречу отца Мефодия.

Вскоре прибежал всполошенный Мефодий, и мы, объединив усилия, доставили брата Петра в его келью. Переодев в сухую одежду, уложили в постель. Я оставался с ним, пока не явились два сведущих в медицине монаха, взявшиеся приводить брата Петра в чувство…

Так работа брата Петра на время стала моей.

Шла она у меня более скоро, благо тележка являлась хорошим подспорьем.

Когда, спустя несколько дней, я сгрузил у очага очередную вязанку сучьев и направился к выходу, отец Мефодий остановил меня:

– Тут такое дело, Антропос… Брат Петр поговорить с тобой хочет. Вообще-то не положено нам бывать в кельях друг у друга, принимать посетителей, но, поскольку брат Петр болен, отец игумен дал свое благословение. Пойдешь ли?

– Пойду.

Увидев меня, брат Петр приподнялся на локтях, попытался сесть. Но сил у него явно не хватало, и он снова откинулся навзничь. Я изумился, увидев, как он сдал за несколько дней болезни: борода висела клочьями на впалых щеках, спутанные пряди волос прилипли к потному лбу…

– Ты лежи, лежи, – пытался я успокоить его. – За послушание свое не беспокойся – я дрова вожу в поварню исправно, отец Паисий не жалуется!

Он слабо махнул рукой:

– Да что там дрова… Не об них речь, – Петр помолчал, собираясь с силами. – Я давеча, поди, напугал тебя…

– Да что ты! – преувеличенно весело отозвался я. – Я недавно не хуже тебя пластом валялся, а вот видишь теперь…

– Да не о том я, – прервал меня он. – Ну, помнишь, в поварне, когда убивцем назвался…

– Ну… – я не знал, что сказать.

– Может, ты не поверил, не понял, почто я на себя напраслину возвожу?

– Вроде того, – сознался я, хотя внутреннее чувство подсказывало: Петр говорил правду.

– Так слушай. Я тебе как на духу расскажу обо всем случившемся, – Он жестом отмел мои возражения и почти простонал, – Господом Богом молю: выслушай ты меня! Я исповедовался, и не раз, да видишь ли… Они все здесь, по пониманию моему, святые, не от мира сего. А ты… Бог тебя ведает, кто ты, но человек, по всему видно, не монастырский, такой, как все мы. Может, поймешь меня и рассудишь.