– А за что вам, Лев Иосифович, такие привилегии? – Наташечка оказалась брюнеткой с достойной грудью и приличной талией, перехваченной пояском крахмального халатика.

– Ну, так вот … – Лёва помолчал, – Паш, мама нормально, инфаркт есть. хорошо, не обширный, и еще много чего заодно выцепили – мама молоток. Просто героическая наша Инга Львовна… а вот Мона. Мона. Паш, я не знаю, что с ней. Она – как тебе сказать – не жива, и не мертва. То есть она жива. Все процессы идут, но дико замедленны. Если бы, прости, ну – ты понимаешь, было бы совсем худо – она бы уже умерла. И нет клинической, понимаешь? Нет. Я не понимаю. Вот, – Лёва встал, – и я не понимаю. Будем держать здесь. Она спит, но с открытыми глазами. Бред, Паш. Держись.

– Да-да, – сказал Павел, – я могу ее увидеть?

Последующий месяц Пал Палыч держался исключительно на каком-то внутреннем резерве, который открывается внезапно у многих, попавших в подобную ситуацию. Чтобы не сойти с ума и не спится, он четким почерком много пишущего человека написал план-расписание. С 7.00 до 23.00. Тяжелее всего давалась зарядка, легче всего – контрастный душ. Дочь с зятем и новорожденным сыном заняли собою день, ночь и квартиру, и это было – облегчением. Мальчика назвали Кириллом.

– В честь кого? – спросил Пал Палыч.

– А зачем в честь? – ответил волосатый зять, который с собой приволок еще и гитару из Москвы и лежал на диване, позвякивая струнами, – просто Кирилл, и все. Мне нравится.

– Ну, этого вполне достаточно, – ответил Пал Палыч, – главное, чтобы мальчик был здоровый. А чего ему болеть? – меланхолично спросил зять, – у нас медицина хорошая. На этом все разговоры с зятем Вовой закончились. Танечка кормила сама, Пал Палыч заходил на цыпочках и в марлевой повязке – смотрел на крошечное существо, в котором, как он думал, текла кровь Коломийцевых. Весь в прадеда – Пал Палыч пытался вытащить из шкафа пыльный кожаный альбом с двумя пряжками из бронзы, на что Таня отчаянно махала руками – ни-ни-ни-пыль-пыль! – смотри, такой же взгляд, те же брови!

– Хорошо бы, и характером в него! – Пал Палыч ошибался. Впрочем, лицо Войтенко он помнил плохо.

К 10 утра Пал Палыч был у Инги Львовны, ее уже перевели в отдельную палату, все-таки, судья, даже и бывший, имел какие-то привилегии – много кому он помог совершенно бескорыстно. Инга Львовна тяготилась больницей, скучала, хотела страстно видеть правнука, и беспокоилась, поливает ли кто-нибудь ее драгоценный лимон, выращенный из косточки. Про Мону говорить избегали. От мамы Пал Палыч ехал на работу, с работы – к Моне. Девочка лежала в состоянии «каталептического ступора», иного объяснения Лева найти не мог. На дурацкие вопросы – какой прогноз? – Лёва не отвечал.

– Не знаю, Паш. Понятно одно – такая реакция на смерть матери. Видимо, она внутри противилась этому известию, и именно блины, какая-то очень реальная вещь, какая-то зацепка – и стала спусковым крючком. Я ведь решил, что она наглоталась чего-то, ну – как истерические девицы, но в 7 лет, откуда…

– Она станет прежней? – спрашивал Пал Палыч, сидя в ногах Моны Ли, – как ты думаешь?

– Паш, не изводи меня.

– Давай, я заберу её домой, а?

– Паш, – Лёва скрыл, что наблюдая девочку, накропал статейку «Кататонический синдром у детей школьного возраста» в реферативный журнал «Медицина» и теперь ждал приглашения на конференцию, – не советую, вот, как хочешь, но – не советую, и всё.

– Все-таки, я заберу её. Как мама сможет обходиться без медицинской помощи, возьму Мону. Сам буду ухаживать, – решил Пал Палыч.

Ингу Львовну привезли на такси, Пал Палыч, поддерживая ее под ручку, буквально поднял на второй этаж. За шоколадной дверью, оббитой дерматином, было шумно, пахло вкусно и, перекрывая бренчанье гитары и свист чайника, орал младенец. Инга Львовна сразу похорошела, помолодела, сказала: