– Хм, картины, – родственница оглядела Мону Ли, одетую в летний сарафанчик темного вельвета, и в сбитые на мысках ботиночки, – картины?

Инга Львовна крахмалила белый фартучек, любовно разглаживая гармошку плиссированных крылышек, утюжила кружевные манжеты и воротничок, наматывала на карандаш нейлоновые банты, а Мона Ли, улыбаясь так же задумчиво, как раньше, гладила пальчиком вкусно пахнущие лимонные и салатовые тетрадки, таящие в себе косую линейку и розовые промокашки, перебирала палочки в коробочке, трогала разноцветные карандаши, и прислушивалась к чему-то – внутри себя. Пенал Пал Палыч достал особенный, из Эстонии – он был кожаный, и раскрывался, раскладываясь на четыре стороны, и каждая вмещала все, необходимое для письма – от карандашей, с окольцованным ластиком, до набора ручек, от точилки – до странного предмета, который Пал Палыч назвал «козьей ногой». К школе Мона Ли отнеслась, как к новой игре. Накануне 1 сентября Пал Палыч, выпив для храбрости рюмочку коньяку, попытался объяснить Моне Ли, что теперь в ее жизнь будут вмешиваться совершенно чужие люди, и правила игры с ними совсем иные, чем в детском садике, или дома. Мона Ли слушала, полузакрыв глаза и ее длинные ресницы подрагивали. Предстоял сложнейший вопрос – мама. Себя Пал Палыч давно считал отцом маленькой Моны, но документально он не был даже отчимом. Где находится его жена, мама Моны Ли, он не знал. Юридически все было очень запутано, но девочка как-то должна отвечать на вопрос, который ей будут задавать ежедневно, хотя ответ знали все.

– Мона, детка, – Пал Палыч обнял ее за плечики, – тебя все будут спрашивать, где наша, – он закашлялся, – где твоя мама.

– А где моя мама? – спросила Мона Ли. – Она умерла?

– Почему ты так решила, не говори так! – Пал Палыч всплеснул руками, мама просто уехала, но мы ждем, она приедет, и вот… она вернется, она обещала! – и он закашлялся, и Мона Ли поняла, что он врёт. Маленькие дети взрослеют слишком быстро, когда горе приходит в их маленький дом. Мона Ли потерлась щекой о щеку Пал Палыча и сказала совершенно взрослым тоном:

– Пап, ты бы побрился? У тебя такая щетина колючая! – Пал Палыч встал и пошел в ванную, где можно было плакать, не стесняясь – главное, не смотреть на себя в зеркало.

Соседка принесла разноцветные астры, втиснутые в целлофановый конус, и поздравила с началом школьной жизни, Инга Львовна завела будильник, который с тех пор будет разделять жизнь – на будни и на праздники.

В школе Мону Ли приняли восхищенно. Удивительная девочка, прошептала учительница 1 «А» класса, какая-то поразительная красота! А вслух сказала:

– Садитесь, дети. С сегодняшнего дня мы будем учиться вставать бесшумно, когда учитель входит в класс, будем учиться отвечать на уроках, писать, читать, считать и любить нашу дорогую Родину. Итак, посмотрим, кто же у нас учится в классе, – и она открыла классный журнал. Дойдя до буквы «Л», – Ли, Нонна, – она жестом показала девочке, что нужно подняться. Мона Ли поднялась.

– Я не Нонна, я – Мона. Мона Ли.

– Это так тебя зовут дома, – мягко сказала Наталья Ивановна, а в школе мы тебя будем звать Нонна.

– Нет, сказала Мона Ли, я не буду даже обращать на вас внимание, если вы меня так назовете.

Класс, который еще не понял правил существования коллектива под единым началом, стал выходить из-под контроля. Крикнуть, выгнать ученицу – было бы верхом глупости.

– Наверное, мама тебя так научила говорить, начала Наталья Ивановна и осеклась – директриса особо оговорила тяжесть положения девочки. Мона Ли, которой не разрешили сесть, села сама за парту и сжала губы. Класс молчал.