– Мне очень нравится, как вы ведете дела, сударь. Раз уж вы так любезны, я пришлю вам завтра свою доверенность с неограниченными полномочиями в оформлении продажи имения на имя господина Дютертра, а цену вы впишете сами.

Они, смеясь, пожали друг другу руки и с этого момента стали друзьями. Прямота характера господина Дютертра сочеталась с такой непринужденной изысканностью манер, тона, всей внешности, что становилась неотразимой. Даже человек, опасающийся, как бы кто-нибудь не затмил его собственных достоинств, не смог бы найти у господина Дютертра ни одной черты, которая вызывала бы соперничество, недоверие или недовольство.

Сам Тьерре, объявив Дютертра человеком почтенным и в то же время, хоть и без злого умысла, легкомысленно отзываясь о его жене, невольно снова начал уважать его, особенно памятуя о том, что красавице Олимпии уже сорок лет.

В ту минуту, когда трое путешественников выходили из коляски, трое всадников въехали во двор на прекрасных лошадях, вымокших от дождя и взмыленных от скачки, и легко соскочили на землю.

Впереди всех ехала высокая белокурая девушка; ее оживленное и несколько припухшее от свежего воздуха и быстрой езды лицо уже утратило первую прелесть отрочества. Она походила на Дютертра, иными словами – была безупречно хороша собой; фигура у нее была очень изящная, тонкая, как бы воздушная. Однако ее лицо, выражавшее непреклонность, а также ее уверенные и гибкие движения говорили о большой физической энергии или большой решительности характера. За девушкой ехал бледный черноволосый молодой человек. У него были кроткие, меланхолические и умные глаза. Казалось просто невозможным вообразить себе более очаровательное лицо, большую простоту и вместе с тем грацию, более привлекательную улыбку, несмотря на выражение печали, если можно так сказать, хронической, а может быть, и благодаря ему.

Третьим ехал грум, коренастый и приземистый здоровяк, который увел тяжело дышащих лошадей в конюшню.

– А-а! – воскликнул господин Дютертр, сбегая обратно по двум ступенькам крыльца и спеша навстречу прекрасной амазонке, бросившейся к нему. – Вот моя Эвелина! Моя средняя дочь, – сказал он, глядя на гостей с невольной гордостью, и нежно обнял ее. – Ты же вся мокрая! – с кротким упреком добавил он. – Верхом, в такую погоду! Балованное дитя!

– Скажите лучше – неустрашимое, отец, не то Амедей возьмет на себя роль проповедника.

– Ну, здравствуй, мой милый, – сказал господин Дютертр, раскрывая объятия молодому человеку, который тотчас же пылко обнял его.

– Это ваш сын? – спросил Тьерре с выражением крайней иронии, которую понял только Флавьен.

– Нет, но все равно что сын! Мой племянник, Амедей Дютертр. Позвольте представить вас друг другу.

Молодые люди раскланялись. Господин Дютертр остановил Эвелину, которая быстро поднималась по ступенькам, ловко подобрав подол длинной суконной юбки, испачканный мокрым песком.

– Не говори никому, что я приехал, ты же знаешь, что я люблю заставать мое общество врасплох.

– Видишь, его жена – почтенная матрона, – тихо сказал Тьерре Флавьену, – иначе такой умница, как он, не говорил бы подобных вещей или не делал бы их.

– Да, сомневаться не приходится! – ответил Флавьен со вздохом, полным комического смирения, и поднялся с Тьерре на крыльцо, указывая на Эвелину, которая шла впереди с отцом. – Эта решительная амазонка уже утратила свои молочные зубы, между тем как она второе его чадо.

– Если все девицы равны этой, можно будет забыть о моем злоключении, – таким же тоном отвечал Тьерре, – но боюсь, что старшая уже теряет зубы мудрости.