Поэтому юноша воскликнул звонко и уверенно: – Поистине вы правы, мадам! Я когда-нибудь, бесспорно, скажу вам спасибо! Да будут мои поступки так же непосредственны, как и ваши! Я постараюсь понравиться столь великой королеве.

Преувеличенной иронии подобного обещания она, конечно, не могла не заметить; но он и не скрывал её. Чёрные, без блеска глаза Екатерины, вдруг ставшие колючими, действительно впились в его лицо, в котором не отражалось решительно ничего, кроме юношеской отваги. Под её пытливым взглядом Генрих продолжал:

– От вас, мадам, я надеюсь услышать о кончине моей бедной матери-королевы больше, чем мне могут сообщить другие. Она имела счастье быть с вами близкой, и во всех своих письмах моя бедная мать всегда отзывалась о вас с высокой похвалой.

– Я думаю! – заметила Екатерина. Она вспомнила последнее письмо, в котором Жанна д’Альбре льстилась надеждой отнять у неё власть и которое Екатерина собственноручно вскрыла и снова запечатала. Об этом письме вспомнил и Генрих.

А старуха стала ещё проще и сказала: – Дитя моё! – сказала прямо-таки дружелюбно.

– Дитя моё, мы не случайно здесь одни. Вы поступили хорошо и правильно, что прежде всего явились ко мне, иначе я сама пригласила бы вас, чтобы дать некоторые разъяснения по поводу смерти вашей матери, моей дорогой подруги. Тот, кто не знает, как было дело, может в самых естественных событиях усмотреть тайну, и это вызовет в нем озлобление.

«Ловко разыграно!» – подумал он и ответил: – Вы совершенно правы, мадам, я сам в этом убедился. Никто из тех, кто видел мою мать-королеву незадолго до её смерти, не поверил бы, что её жизнь уже под угрозой.

– А вы, дитя моё? – напрямик спросила Екатерина, и притом с такой материнской заботливостью, как будто она самая честная старуха на свете. Вот он, этот миг! Ведь именно ради этих слов Генрих явился сюда. И сейчас он должен крикнуть: убийца! Так представлял он себе расплату с мадам Екатериной до того, как этот миг настал. Однако юноша медлил. Его жгучая ненависть натолкнулась на неожиданное препятствие. – Я жду ваших разъяснении, – изумлённо услышал он собственный ответ.

Она кивнула с довольным видом. Затем слегка повела плечом, подавая знак двум швейцарцам, охранявшим вход во внутренние покои. Солдаты опустили пики, распахнули обе половинки двери. Тотчас вошли двое одетых во все чёрное мужчин – высокий и поменьше. Они были с непокрытой головой, без оружия, но на их лицах лежала печать какого-то скорбного достоинства. Они склонились, как и полагалось, сначала перед королевой Франции, затем перед королём Наваррским, потом замерли, ожидая знака, приказа королевы, и, как только она милостиво опустила руку, заговорили, обращаясь к Генриху:

– Я Кайар, бывший лейб-медик её величества королевы Наваррской. – Эти слова произнёс долговязый и, видимо, сам глубоко проникся их торжественностью.

– Меня зовут Дено, я хирург. – Это был совсем другой тип, он с удовольствием обошёлся бы без казённой скорбности.

– По приказу её величества, я, Кайар, член факультета, четвёртого июля, во вторник, был вызван в дом принца Конде и нашёл королеву в постели, у неё был приступ лихорадки.

«Стакнулись, – подумал Генрих, – и теперь будут без конца разглагольствовать». Он сел.

– А какое лечение вы применили? – спросил он вторично мужчину в чёрном. – Клистир?

– Это не моё дело, – ответил хирург, – этим вот он занимается, – и толкнул локтем своего коллегу.

Врач побелел от гнева, однако продолжал с полным самообладанием:

– Я, Кайар, член факультета, незамедлительно произвёл обследование и установил, что правое лёгкое у королевы весьма сильно поражено. Заметил я также необычное затвердение и предположил наличие опухоли, которая могла прорваться и вызвать смерть. Согласно этому, я и записал в своей книге: её величество королева Наваррская проживёт не более четырех – шести дней. Это было четвёртого, во вторник. А в воскресенье, девятого, наступила смерть. – И он протянул Генриху упомянутую книгу с записями.