Ну вот, и здесь ничего утешительного. Что ж, пора бы уже привыкнуть.

7.

16 октября 1998 года.

Я постепенно начала вставать, потом и ходить. Вчера, когда я медленно передвигалась по коридору, для надежности придерживаясь рукой за стенку, выкрашенную в тот же вездесущий мерзкий белый цвет, мимо меня провезли женщину на каталке. По- видимому, ее отправляли на операцию. Ее седая голова мерно покачивалась на плоской подушке, рядом семенила медсестра.

Проезжая мимо меня, женщина повернула голову, встретилась со мной глазами и торопливо выпростала старую морщинистую руку из- под одеяла, протянув ее в моем направлении. Ее глаза расширились и губы начали шевелиться. Она явно меня узнала. Я подалась к ней всем телом, уже готовая оторвать от стены руку и вцепиться зубами в возможность раскрытия моей тайны. Но медсестра уверенно прижала ее обратно к простыням, заставив лечь и приговаривая: «Тихо, тихо, Вам нельзя волноваться, после операции поговорите. Все будет хорошо». Откуда она, интересно, знает, плохо будет или хорошо? Ясновидящая ты наша… Но мне ничего не оставалось, как проводить тележку безнадежным взглядом, а потом метаться в неведении по своей палате, ожидая, когда закончиться операция, а потом она отойдет от наркоза.

Так постепенно наступил вечер, и пришел Джон. Я подалась ему навстречу, забыв поздороваться:

– Она меня знает! Та женщина на каталке, она знает, кто я, – судорожно сжимала я его руку. – Она так смотрела на меня, узнавая…

– Хорошо, хорошо, только не волнуйся, тебе нельзя волноваться.

Он гладил меня по голове, не позволяя заглянуть в глаза.

– Я сейчас же найду ее и все узнаю, хочешь?

– Да, да, конечно, хочу! – Я чуть не кричала от нетерпения. – Может, она узнает и тебя тоже. Иди, иди же!

И вот я уже отталкивала его от себя, поторапливая. Он быстро повернулся и вышел. Бесшумно закрылась дверь. Я снова осталась одна со своими надеждами и страхами. Щеки мои горели, а руки были ледяными, я то и дело прижимала их к лицу, чтобы погасить пылающий под кожей огонь. Огонь не гас.

Он вернулся не скоро. У меня не было часов, но мне показалось, что прошло несколько суток с момента его ухода. Я уже устала бегать по палате, и молча сидела на своей постели, глядя в одну точку, не в силах больше думать. Почему я не пошла с ним? Надо было пойти. Я уже приготовилась встать, когда Джон вошел в темнеющую комнату.

В свете ночника его лицо показалось мне очень бледным.

– Ну что? Что?

Я мяла покрывало, теребила его в потных ручонках, ждала и боялась услышать, что он мне скажет.

– Я не смог с ней поговорить, она спит.

Бессознательно я испустила громкий стон.

– Где же ты был так долго?

– Долго? Да меня не было полчаса.

– Всего полчаса? А мне показалось…

– Что тебе показалось? У тебя ведь нет часов. Хочешь, я оставлю тебе свои?

И он с улыбкой снимает с левого запястья плоские элегантные часы на кожаном лоснящемся ремешке. Я, как во сне, слежу за его движениями, и мне кажется, что меня обманули. Меня надули, как в детстве, когда фокусник- клоун доставал у меня из- за уха монетку, перед этим отвлекая мое внимание на что- то другое, милый жест, типа этого, с часами. Я трясу головой, я не ребенок. (Хотя надо взять на заметку, у меня появилось еще одно воспоминание детства).

Джон читает это в моих глазах и успокаивающе произносит.

– Не волнуйся. Во- первых, я кое- что узнал о ней на посту. А во- вторых, завтра с ней уже можно будет поговорить. Если хочешь, мы пойдем вместе.

Я растерянно киваю головой. Внимательно его слушаю.

Старую женщину зовут Мэри Скотт. Не смешно. Эти серые американские миллионные имена, как Джон, как Анна, как… Стоп, а ведь Джон и Анна… Ладно, забыли. Она не местная. Мэри Скотт появилась здесь вместе со своим мужем около восьми лет назад. Детей у них не было, жила пожилая пара скромно и достойно. Она работала кассиром в каком- то кафе, месяц назад вышла на пенсию, вполне заслуженную, между прочим. Я забыла сейчас, сколько ей лет, я до сих пор не всегда могу вспомнить все детали, сказываются последствия аварии. Ей делали пустяковую операцию по удалению камней из желчного пузыря. Маленькие такие камешки. Разноцветные. Они переливаются и перекатываются, как в калейдоскопе, я с замирающим сердцем поворачиваю его так и этак, абсолютно завороженная сверканием этих граней, и искрами полыхающего света.