здесь солнце, отражаясь от беленых с синькой, облупленных стен, от серой сухой земли с

голубиным пометом, ссыпавшейся с потолка, давало голубоватый холодный оттенок.

Большая русская печь стояла, как гусыня с вытянутой шеей. Оба подполья превратились

теперь в обыкновенные пыльные ямы, а были когда-то тайной, особенно подполье под

большой комнатой, куда картошку не засыпали. Там хранились еще дедовы плоские

жестяные коробочки для фотопластинок. Бабушка Степанида их не давала, не то по

привычке, не то берегла зачем-то…

Черемуха, что росла у крыльца и под которой бабушке все хотелось почему-то

сфотографироваться, была сломана, наверное, какой-нибудь балкой, брошенной сверху. Зато

палисадник с дичками и большой ранеткой зеленел, как ни в чем не бывало. Целы, под

замками на дверях, остались амбар и завозня, которые могли пригодиться и новому хозяину.

"Как же все это случилось? Как? – думал Бояркин, стоя посреди двора, густо проплетенного

стелющейся травой. – Почему же все у нас рушится?"

* * *

Для Степаниды последний год (уже без Марии с Алексеем и Анютки) показался очень

трудным. Дочь и зять приезжали, правда, помочь управиться с дровами, с побелкой, с

огородом, однако без повседневных житейских связей с родными старуха вошла в тягостное

одиночество, которое дети лишь скрашивали приездами, но не могли устранить. Зима,

которую нужно было просто перетерпеть, ничего не делая, показалась особенно тягостной.

Для экономии дров Степанида закрыла одну половину дома, а в половине с русской печью

поставила вдобавок железную печку. Зимой она пристрастилась читать "Роман-газеты",

оставленные Марией. Читала, тихо нашептывая и останавливаясь, если что-нибудь

напоминало свое. Особенно понравилось ей читать про большие дружные семьи, которые

вызывали свои воспоминания. Бывало, что и смеялась в своем пустом доме, бывало, и

плакала.

С тех пор, как дети стали разъезжаться, в колхозе многое переменилось. После

Артемия было много других бухгалтеров, много было и председателей колхоза. У последнего

председателя оказалась нужда в квартире, и он облюбовал удобное место у конторы со

старым домом и с одинокой старухой. Он погостил у нее, попил чаю, поболтал даже о том, о

сем и, наконец, высказал напрямик:

– Зачем вам, Степанида Александровна, такой домина? Дети у вас самостоятельные…

Пусть о вас побеспокоятся… Продайте дом колхозу.

Дети давно приглашали Степаниду. Она не хотела обременять собой их хорошую

жизнь, но совет чужого грамотного человека, председателя колхоза, заставил призадуматься.

Внук Колька, еще учась в десятом классе, сфотографировал ее под белой, как в пене,

черемухой. И карточки были всем разосланы. Теперь уж внук дослуживает трехлетнюю

службу, а она все живет да и живет. Так, может быть, правда, пристроиться поближе к кому-

нибудь из детей? И, главное, покупатель-то готов и дешево, должно быть, не заплатит.

В прошлое лето Степанида часто сидела на крыльце и думала об этом. От

заброшенной стайки наносило прелой многолетней соломой. Черемушный куст, зонтом

развернувшийся над крышей сеней, шелестел листьями, а если был ветер посильнее, то

шуршал, скребся ветками по доскам. Жалко было дом… Он был старый, но, рассчитанный на

долгую жизнь, оставался сухим и крепким. По крепости ему не уступал и амбар под

шифером, настолько плотный, что даже в яркий день туда лучик не проникал. Рядом с ним

была завозня с погребом, где все лето держался лед. Была еще летняя печка под навесом и

баня с каменкой, топившаяся по-черному. Ближе к огороду – стайка для коровы, загородка

для свиней. За стайкой начинался большой огород для картошки и подсолнухов, а около бани