Игорек по учебникам музыкального училища осилил теорию музыки и к десятому классу

играл на баяне, на гитаре, на клубном пианино, руководил школьным вокально-

инструментальным ансамблем. Почти каждый день под вечер Бояркин заходил за Игорьком,

чтобы идти на баскетбольную секцию, и еще из ограды слышал его баян. Игорек сидел в

майке, в синих сатиновых трусах перед проволочной подставкой для нот на круглом столе.

Босые ноги на холодном полу грел одну об другую. Николай трогал его за плечо. Игорек,

продолжая играть, поднимал лицо и кивал, но Николай, видя, что он не понимает, кто и зачем

пришел, нажимал какую-нибудь пуговку. Разлад в музыке возвращал Игорька на землю, и тут

выяснялось, что он еще не обедал, не чистил под стайкой и не поил корову с телёнком. Тогда

приходилось им обоим делать все с бешеной скоростью.

Теперь они сидели около опоры будущего моста, глядя в одно, загруженное плитами

место.

– Вон там он лежал, – сказал Игорек.

Николай кивнул.

– Ты не передумал еще со своим музыкальным училищем? – спросил он.

– Ты так спрашиваешь, как будто сам что-то передумал, – сказал Игорек.

– А вот, кажется, сейчас-то и передумываю. Летное училище для меня закрыто. Ты

сам знаешь, что у меня с физикой, да и с другими предметами. Но дело даже не в этом.

Несерьезно у меня с этим летным. Идти-то надо не туда, где красивее, а туда где от тебя будет

больше толку. Гриня Коренев пошел в ветеринарный техникум, и это понятно почему.

Понятно, почему Генка думал о школе милиции. Ты хочешь в музыкальное – у тебя талант. А

я? В моей голове действительно воздух – ни с того ни с сего – летное. Я вот что подумал: у

Генки же было серьезное намерение, так? Но почему же оно должно пропасть из-за какого-то

Кверова? Конечно, Кверова мы боялись, но, в сущности-то, кто он такой? С такими надо

бороться. Вот я и сделаю первый шаг. А в школу милиции, наверное, и физика не сдается.

– Да-а, – произнес Игорек, задумчиво покачивая головой, – складно подвел. Однако ты

умеешь себя поворачивать. Я бы так не смог.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Первая в жизни поездка на поезде за три часовых пояса захлестнула лавиной

впечатлений. Это было серьезное, независимое ни от дня, ни от ночи перемещение в

громадном поезде на массивных колесах, с мягкими полками и пластиковыми столиками.

Поначалу, после неумелого прощания с родителями на перроне, Николаю в этой обстановке

показалось мучительно одиноко. Он посидел на боковом сиденье, потом насмелился влезть

на полку, и полка, ласково покачивая его, понесла, наконец, из привычной, надоевшей жизни

в другую, счастливо-неизвестную жизнь. В эту жизнь он устремился и по собственной тяге, и

по авторитетным напутствиям бабушки Степаниды, и по наставлениям городских учителей,

особенно последней – классной руководительницы Ирины Александровны. Никогда потом

Николай не будет настолько далек от той простой истины, что самое дорогое место для

человека – это то, где он родился и вырос. Уезжая, молодой Бояркин думал, что для него

навсегда кончилось это село, которое началось еще, когда, по преданиям старых людей, "царь

надумал Сибирь осваивать". Основателями его были двенадцать солдат с семьями, которым

двадцатипятилетнюю службу заменили вечным поселением. Помнились несколько фамилий

первых переселенцев и среди них – Бояркины. Позднее на обжитое место начали сселять

отбывших каторгу и политических. Одновременно в округе возникли и казачьи поселения

для перехвата беженцев, которых в Забайкалье называли "батхулами". Однако даже те

двенадцать семей солдат были не первыми здешними жителями. Должно быть, они и сами

гадали, что это за каменные плиты торчат из земли в виде прямоугольных коробок? Лишь