– Ты пока молокосос, – сердилась Дромихета. –Погоди, хватит сражений и на твой век.

Вскоре односельчане вернулись с успокоительным известием: Сулла, раздумав покорять фракийцев, увёл римлян за море воевать с царём Митридатом Понтийским, где, надо надеяться, сложит голову. Подростки жадно прислушивались к рассказам старших. Оказывается, римские воины носили непробиваемые панцыри; коренастые, большеносые, голоногие, они во время сражения становились вплотную друг к другу, загораживаясь щитами, выставляли пики и превращались в живую крепость; никакими силами нельзя было разъединить их и обратить в бегство.

– А почему наши не могут составить такую же крепость? – простодушно спросил сын Дромихеты.

Над ним посмеялись: такой способ боя шёл вразрез с обычаями фракийцев.

– А почему вразрез? – не унимался упрямец.

Его наградили тычком.

Это была пора, когда к Спартаку начали приходить удивительные сны. Один сон был таков. Жаркий день. Он лежит на траве, расслабленный, разомлевший, а вокруг бродят овцы. И вдруг, откуда ни возьмись, конь. Грянул о камень копытами, брызнули искры. Конь белый, красоты несказанной, грива по ветру. Юноше снится, будто он поднимается с земли, легко кладёт руку на лебединую шею коня, а тот тянется к нему мягкими, ласковыми губами. И вот они вихрем несутся куда-то; вокруг – клубы белой лошадиной гривы. Счастье, наслаждение, ветер в ушах. И нет ничего лучше этой дивной скачки.

– Ходит конь, – кратко сказал он матери.

– Зачем к тебе ходит по ночам конь? – сердилась она.

Он не знал. Они бедны, им никогда не купить коня. И никак не мог объяснить матери, почему так радостны эти сны. Мчишь, куда захочешь. Ну и что? Быстрее ветра. Летишь! Ну, а дальше, дальше? Воля, простор.

В глубине души Дромихета давно уже подозревала, что её сын в чём-то не таков, как прочие юноши. Слишком сдержан. Слишком раздумчив. Слишком ласков. Любит кузницу. Паст овец любит, корзины плести, рыскать по звериным тропам, копать руду. Нет, чтобы в кругу сверстников похвастать молодой силой, да подраться всласть. А уж упрям, – как осёл. Нет, как ни кинь, не похож на других парней. И это несходство заботило её.

Горы. Небо, нестерпимо синее. Хижина на краю села. Камень. Медные сосны. Музыка ручья. Так продолжалось семнадцать лет. А потом заговорили по ближним сёлам, что в бедной хижине у вдовы вырос сын впору и царю. Крепок, как дуб, удался Спартак. Кабана одолел однажды голым и руками. Прыток и быстр, как горный олень. Руки сноровистые: ножи и топоры выделывал мастеровито. И в полном послушании у матери, как овца у пастуха.

– Счастливица, – вздыхали женщины. – Обзаведётся теперь Дромихета и достатком, и сильной роднёй. Хорошо ли только, что вырастила сына тихоней?

И качали головами, если случалось Дромихете проходить по селению с сыном. Чувствуя завистливые взгляды соседок, Дромихета не шла, – плыла. Сердце матери распирало от гордости, а сын ковылял себе позади, след в след, потупив в землю глаза. Голова у парня была с рыжиной, а волосы такой густоты, что стояли дыбом. Он уже совсем вошёл в возраст, и многие девушки в округе, и постарше, и совсем молоденькие, не отказались бы познакомиться с ним поближе: нравы фракийцев не строги, и девушка до замужества вольна располагать собой. Но упрямо сжимала губы Дромихета: не было пока у её сына выкупа за невесту; да и не пара вольные девчонки её сокровищу. А тот глаз не смел поднять, только заливался алой краской, слыша пущенные вдогонку нескромные девичьи похвалы.

Ежегодно в конце лета при великом храме Диониса-Солнца устраивался праздник, на который собирались достигшие совершеннолетия юноши-сатры; принеся жертву божеству, они принимали посвящение в воины, а потом показывали народу свою ловкость в борьбе, владении оружием, беге и прыжках. Здесь же лучших из них знатные люди отбирали от отцов себе в дружины, что было, конечно, большой честью. Крепко надеялась Дромихета, что на празднике счастье улыбнётся и её сыну. А там один-два похода, – вот и выкуп за невесту, и дом новый, и добрый конь..