В рамках доминирующих дискурсов общим тоном разговора о молодежи было разочарование, связанное с «потерей молодежью моральных обязательств перед обществом», ростом нигилизма и массовым отказом от участия в политике. В отличие от конца XX в. в этот период на молодежь обратили пристальное внимание, стало понятно, что, заручившись поддержкой молодежного большинства, лидер обречен на победу[28]. Необходимо было менять актуальную молодежную повестку, молодежь была нужна, однако финансирование молодежной политики неуклонно снижалось вместе с определенной деградацией и самого института, постепенно превращавшегося в обременительный довесок к спорту, туризму и образованию.

Молодежь докризисной России была неоднородной, со все более расширяющейся зоной бедности и уверенно растущей долей среднего класса, с новыми формами неравенства, связанного с доступностью высшего (качественного, бесплатного) образования на фоне расширения рынка платных образовательных услуг. Разнообразие молодежной социальности проявлялось в географическом, территориальном, субкультурном, гендерном измерениях. На уровне государственного дискурса принято было говорить о стабилизации экономической и политической ситуации (сытые нулевые как антипод лихих 90-х). Вместе с тем молодежь продолжала вызывать у взрослых опасения, переходящие в моральные паники. Причины были разные. Особую тревогу вселяло ее массовое вовлечение в наркотические практики, как в столичных, так и в периферийных городах, о чем уже упоминалось выше.

Поводом для серьезного беспокойства стали события на Манежной площади в июне 2002 г., когда футбольные фанаты и гопники устроили погром после поражения российской сборной в матче Россия – Япония. В ход пошли выражения о неуправляемой агрессивной массе, отсутствии моральных ограничений, опасности бессмысленных молодежных бунтов. О выходящих из-под контроля ксенофобных и экстремистских настроениях открыто заговорили после событий в Кондопоге в 2006 г.[29] Особую тревогу вызывал рост скинхед-активности на всем пространстве постсоветской России [Pilkington, Omel’chenko, Garifzianova, 2010].

Молодежный вопрос первой половины десятилетия был сопряжен с особого рода страхами, связанными с чередой цветных революций на постсоветском пространстве, одним из активных участников которых была признана молодежь[30]. Интерес к молодежи как электоральному ресурсу и потенциально опасной массе канализировался в развитие широкомасштабных проектов молодежной мобилизации, молодежное партстроительство, усиленное мощным административным и бизнес-ресурсами[31]. Параллельно разрабатываются новые программы патриотического воспитания российской молодежи, публикуются новые учебники истории России.

В лихие 90-е внимание политиков к молодежи было ослабленным, поэтому процессы на молодежных культурных сценах разворачивались стихийно и вне особого контроля. С началом нового тысячелетия ситуация кардинально меняется. Начинается эра широкомасштабной молодежной мобилизации. Яркой приметой нового молодежного строительства стал знаменитый проект «Наши», инициированный президентской администрацией. Идея массовой «уличной политики», несмотря на провокационный, «новаторский» характер, оказалась крайне успешной. Сегодня следует признать, что «Наши» и их многочисленные последователи (как локальные, региональные мини-копии, так и всероссийские продолжатели) сыграли важную роль в переформатировании молодежного пространства того времени. Опыт проекта показал, как можно эффективно использовать наработанные за советский (особенно позднесоветский) период механизмы административного ресурса для активного продвижения актуальной политической повестки. Такого рода проекты дополнялись программами патриотического воспитания, организацией массовых молодежных форумов и лагерей («Селигер»)