со стразами вдоль молнии и пошла с сумкой к двери. Постучала. Долго никто не подходил. Она постучала опять и опять. Через несколько минут открылось окошко в двери и через решетку охранник спросил ее.

– А-а-а! Зейтуна, красавица! Чего тебе?

– Я хочу выйти…

– Выйти ты хочешь? Ну-ну! Завтра, дорогуша! Или послезавтра! Инша Аллах! —безразлично сказал полицейский и закрыл окно.

Зейтуна стояла у двери камеры с сумкой еще около получаса. Потом она молча пошла к матрацам и долго еще сидела в своем платье и красивом белом хиджабе, уставившись пустым взглядом на раскаленные нити обогревателя.

Только к вечеру Мари уговорила ее переодеться и распаковать вещи.

Где-то около восьми нас навестили охранники, постучали ложкой по голове Зейтуне, посмеялись и принялись за меня.

– Катя, а Катя! – начал Гадкий. – Ты же это, русская! Вот захватят эту часть города террористы и отрежут тебе го-о-олову!!!

Своей шутке Товарищ Гадкий был очень рад. Он считал ее очень остроумной. Признаться честно, он меня с первого дня невзлюбил. Другие охранники меня вообще не трогали. Хотя над шутками Гадкого смеялись всегда.

Они все еще усмехались, когда я, так же ухмыляясь, сказала:

– Алавитам тоже сейчас головы отсекают, так что вы, ребята, за мной в очереди.

Их лица стали серьезными. Они не могли понять, как я догадалась, какой они веры. Кристина в это время кокетливо заулыбалась. Это благодаря ей я в последние полгода очень много общалась с алавитами. Их выдавал своеобразный говор с жестким звуком «к» и определенная манера поведения.

– А кто же им скажет, что мы алавиты? – Гадкий уже злился.

– Да я им и скажу.

– Ах ты стерва! – вспылил Гадкий. – А ну-ка отдавай свой мобильный. Больше никаких звонков друзьям! Не хочешь по-хорошему – я тоже шутить не буду!

Кристина посмотрела на меня как на предателя.

– Катю в детстве никто не воспитывал! – взмолилась она. – Не отнимайте телефон…

Но Гадкий был непреклонен. Мы уже узнали причину, почему здесь находимся, поэтому я с полным безразличием швырнула ему телефон.


Вечером Кристина причесалась и пошла звать охрану.

– Мы сегодня ничего не кушали, – улыбаясь, очень вежливо грудным голосом сказала она подошедшему полицейскому.

– Ха-ха! Не кушали! – передразнил он ее литературный арабский. – Мы сегодня очень заняты, дорогая! Проблем много, война, знаешь ли, за окном!

– Какие проблемы? – с участием в голосе спросила Кристина.

– Дождь идет, не видишь, что ли? Кто ж вам в дождь пойдет жрать покупать? – сказал он и закрыл дверь.

Кристина кинула на меня гневный взгляд.

– Ну так и правда дождь за окном! – отшутилась я. Гордость не позволяла мне признать свою вину.

Мой характер приносил нам очень много неприятностей, и мне было очень сложно с этим что-то поделать. Боже, прости, сегодня вместе со мной голодала вся камера.

День восьмой


Сегодня у нас целый день не было питьевой воды. На все наши мольбы принести нам воду охранники отвечали упрямым молчанием. Зейтуна уже начала пить из туалета. Повезло ей. Я так не могу.

Лишь после последнего азана13 нам кинули бутылку с водой.

Утром нас навещал Абу Ибрагим, коллега Рабиа. Они оба нас сюда и привезли. Кристина заявила ему через решетку окошка в двери, что знает, что причина нашего заточения – Евангелие. Мне показалось, что он испугался, но я не поняла, хорошо это или плохо. Он обещал «навестить» нас завтра и ушел, оставив наедине с кучей вопросов. Почему он приходил? Забрать наши паспорта? Если да, то зачем? И зачем он придет завтра?

Чертова надежда мучала меня постоянно. Думаю, Зейтуна потому и сошла с ума, что надеялась. Здесь каждый день проходит в напряжении от неизвестности и глупой надежды на завтра. Если бы мы знали, когда именно нас освободят, то было бы намного легче.