– Ну-ну… Только не надо волноваться, молодой человек… Не плачьте. Вот вы себе жилетку всю слезами закапали.

– Жилетка?! Десять жилеток закапаю с ног до головы – и не жалко мне будет!!. Да разве я в такой момент о жилетке думаю? Совершится возрождение и просвещение моей дорогой, прекрасной родины – до жилеток ли тут!!. Звони, бей во все колокола, орошайся люд православный радостными слезами – се грядет новая Россия, ибо его превосходительство благожелательно отнесся к русской печати!!.

– У вас, молодой человек, кажется ножка от стула отламывается…

– И возгорится ярким све… Что, ножка? Какая ножка? Черт с ней! До ножки ли тут, когда мы вознеслись на блестящую грань, на сверкающий перелом осиянного будущего… Подумать только: его превосходительство ничего не имеет против печати… Более того – признает и освещает ее бытие…

– Да, да, – светло улыбнулся его превосходительство, – я уж такой. Люблю печать, нечего греха таить – есть такая слабость.

– О, ваше пр-во! Вы знаете, я даже боюсь идти к редактору – ведь он меня в объятиях задушит. Облапит и задушит! Экое ведь привалило. Ну, да уж нечего делать, пойду – пусть душит. Вы извините меня ваше пр-во, что я шатаюсь… Ослабел совсем, одурел от радости… Где тут дверь!..

Редактор поднял усталые глаза и тихо спросил:

– Ну, что?

– Замечательное известие! Неслыханная радость. Знаете, что он мне сказал?

– Ну, ну?!!

– Я, говорит – люблю печать.

– Быть не может?!!

– Чтоб мне детей своих не увидеть!

Поднялись кверху дрожащие руки редактора, и возведенный горе взор его засветился неземной радостью:

– Свершилось! Кончился великий мученический путь многострадальной русской печати, и воссияет отныне она подобно яркой золотой звезде на синем бархатном небе. Кончены бури и вихри, и вот уже вдали виден тихий лазурный залив, омывающий тихо и ласково теплый, пышно-лиственный берег… Спустим же изодранные вихрем паруса, отдохнем, почистимся и понежим свои измученные члены на теплом, мягком песочке… Строк двести выйдет беседа или больше?

– И в триста не уберу.

– И верно! Такое событие – подумать только? Его превосходительство благожелательно относится к печати!..

– Вы знаете, когда я услышал это – у меня, честное слово (не стыжусь в этом признаться), одну минуту было желание поцеловать его руку…

– И поцеловали бы! Разве это иудин поцелуй или продажное какое лобзание? Нет! Святой это был бы поцелуй благодарности за всю огромную счастливую ныне русскую печать!..

Влетел, как вихрь, секретарь редакции.

– Что я слышал? Правда ли это?

– Да. Сущая правда.

– Какое счастье, что от радости не умирают. А то бы я моментально протянул ноги. Слушайте же, знаете, что? Хорошо бы образовать фонд его имени… Как вы думаете, а?

– Это мысль! Распорядитесь, Иван Сергеич.

Долго радостные крики перекидывались из одной редакционной комнаты в другую.

Потом ликование вылилось на улицу. Собралась огромная толпа читателей газеты. «Грянуло могучее тысячеголосое медное ура»! Замелькали флаги… Тысячи шапок взлетели на воздух… Подошел городовой.

– В чем дело? По какой причине толпа?

– Его превосходительство в пять часов двадцать две минуты вечера заявил, что любит печать и относится к ней благожелательно.

Серая, простая слеза поползла по огрубевшему, загорелому лицу старого служаки и застряла где-то у сивого уса… Снял шапку старый служака и истово перекрестился:

– Слава-те, Господи.

– Что это, Иван Сергеевич, что это такое?

– Это? Гранки. Разве не видите? Из цензуры принесли.

– Да позвольте: почему же они красным, этого… Будто этак исчерчены.

– Перечеркнуты, вот и все.

– Но тут же не было ничего ужасного. Ничего нецензурного…