Дед оживился.

– Думбадзе тоже помню! Тот был задумчивый.

– Как, дед, задумчивый?

Задумается, задумается, а потом скажет: «Есть у нас среди солдат евреи?» – «Есть». – «Выслать их». Купальщиц высылал, которые без костюмов купались, купальщиков, которые подглядывали. И всех – по этапу, по этапу. Вкус большой к этапам имел… А раз, помню, ушел он из Ялты. Оделся в английский костюм и поехал по России… А журналу «Сатирикон» стало жаль его, что вот, мол, был человек старый при деле, а теперь без дела. Написали статью, пожалели. А он возьми и вернись в Ялту, когда журнал там получился. И что ж вы думаете, детки: стали городовые по его приказу за газетчиками бегать, «Сатириконы» отнимать, в клочья рвать. Распорядительный был человек! Стойкий.

И долго еще раздавался монотонный добродушный дедов голос. И долго слушали его притихшие изумленные дети.

А за окном выла упорная сельская метель, слышались звуки автомобильных сирен и однотонное гудение дуговых фонарей на большой занесенной снегом дороге…

Ежилась, мерзла и отогревалась святая Русь.

Кроткое безответное существо. Выдерживает стужу, жару, дождь и ветер изумительно. Одет в неуклюжую, как будто накрахмаленную шинель и невероятной громоздкости сапоги из гиппопотамьей кожи… В мирное время имеет дело главным образом с извозчиками и пьяными. Разговор у него с извозчиками следующий: «Милый мой, потрудитесь держаться правой стороны… вы меня этим очень обяжете!.. Послушайте, дорогой ломовик! Нельзя въезжать оглоблей в затылок мирного прохожего. Извините меня, но осторожность в данном случае не мешает».

Разговор провинциального городового с пьяным:

– Милостивый государь! Вы, кажется, вышли из равновесия… Потрудитесь опереться о мое плечо. Ничего, ничего… Не смущайтесь.

Взяток не берет.

Человек, хотя высшего образования не получивший, но имеющий солидный налет культурности. Избегает употребления спиртных напитков, следит за литературой, не чужд сентиментальности.

В участке ведет с арестованным громилой или карманщиком такой разговор:

– Конечно, до суда я не имею права считать вас виновным, но я думаю, что эти золотые часы и горячий самовар вы приобрели не совсем легальным способом… Что делать… Я не вымогаю у вас сознание расспросами, но задержать, к сожалению, принужден. Что делать? Dura lex – sed lex… {Закон суров – но это закон (лат.).}

Взяток не берет.

Нет ничего симпатичнее провинциального пристава. Это весельчак, остроумец, душа общества; говорит хорошо поставленным баритоном, крестит у купцов детишек и всякий раз поднимает неимоверный скандал, когда кто-нибудь по глупости попытается предложить ему взятку.

«Мыльные пузыри – Конституция, свобода слова, собраний, печати»

С арестантами и ворами обращается еще мягче околоточного – даже пересахаривает.

Взяток не бер… Впрочем, мы об этом уже говорили выше.

Несмотря на свое высокое положение, полицеймейстер для всех доступен. Всякий, самый последний нищий может искать у него справедливости и защиты. С купцами водит только духовную дружбу, так как вегетарианец, и все эти окорока ветчины, балыки, икра и коньяки – для него звук пустой.

Перед законом преклоняется. Либерал и втайне немного симпатизирует евреям.

Взяток, конечно, не берет.

У околоточного надзирателя Рукосуева сидел петербургский обыватель Смяткин и, прихлебывая чай, говорил:

– Чистое разорение, Никанор Иваныч, с этой вашей чрезвычайной охраной… Куда ни повернись – обязательное постановление, штраф.

Рукосуев солидно молчал.

Смяткин робко заглянул ему в лицо и прошептал: