«Стать русскими во-первых и прежде всего, – писал Достоевский. – Если общечеловечность есть идея национальная русская, то, прежде всего, надо каждому русскому стать русским, то есть самим собой, и тогда с первого шагу все изменится. Стать русским – значит перестать презирать народ свой. И как только европеец увидит, что мы начали уважать народ наш и национальность нашу, так тотчас же начнет и нас самих уважать. И действительно: чем сильнее и самостоятельнее развились бы мы в национальном духе нашем, тем сильнее и ближе отозвались бы европейской душе и, породнившись с нею, стали бы тотчас ей понятнее. Тогда не отвертывались бы от нас высокомерно, а выслушивали бы нас. Мы и на вид тогда станем другими. Став сами собой, мы получим наконец облик человеческий, а не обезьяний».

Каким же русофобским на фоне слов Достоевского и Гоголя выглядит высказывание Виссариона Белинского: «Верст за тридцать до Харькова я увидел Малороссию, хотя еще и перемешанную с грязным москальством… Другие лица, смотрят иначе. Дети очень милы, тогда как на русских смотреть нельзя – хуже и гаже свиней».

Всю русскую историю Белинский называл потерянной «в грязи и навозе», видел «в словах Бог и религия… тьму, мрак, цепи и кнут», писал, что проповеди и молитвы в России вредны, что Гоголь – «проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов», а «в громозвучных стихах Ломоносова нет ничего русского».

«Вы говорите, что спасение России в европейской цивилизации, – отвечал Гоголь, – но какое это беспредельное и безграничное слово, хоть бы вы определили, что такое нужно разуметь под именем европейской цивилизации, которое бессмысленно повторяют все. Тут и фаланстерьен, и красный, и всякий, и все готовы друг друга съесть, и все носят разрушающие, такие уничтожающие начала, что уже даже трепещет в Европе всякая мыслящая голова и спрашивает невольно: где наша цивилизация?»

Неудивительна русофобия основоположников марксизма. Все славяне, считал Маркс, кроме «цивилизованных» поляков, являются «низшей расой»: «Эта великолепная территория [Балканы] имеет несчастье быть населенной конгломератом различных рас и национальностей, о которых трудно сказать, какая из них наиболее неспособна к прогрессу и цивилизации».

«У Европы только одна альтернатива: либо подчиниться игу славян, либо окончательно разрушить центр этой враждебной силы – Россию» (Энгельс).

Даже своих единомышленников-революционеров, русских по национальности, Маркс терпеть не мог. Когда однажды Герцена пригласили выступить на интернациональном митинге, Маркс выдвинул ультиматум – или он, или Герцен: «Маркс сказал, что он меня лично не знает, что он не имеет никакого частного обвинения, но находит достаточным, что я русский и что, наконец, если оргкомитет не исключит меня, то он… будет принужден выйти».

Михаил Бакунин не раз собирался «набить бородатую морду» Маркса за русофобию. Однако автор «Капитала» всегда ретиво избегал встреч с «презренным славянином».

В 40-е годы Маркс заявлял, что пресса является «новым Богом», «учителем масс», что священников следует заменить журналистами – этакими «апостолами демократии и либерализма», дабы целенаправленно воздействовать разрушительными идеями на человеческое сознание.

«…Уже правят миром швеи, портные и ремесленники всякого рода, – писал Гоголь, – а Божии помазанники в стороне. Люди темные, никому не известные, не имеющие мыслей и чистосердечных убеждений, правят мнениями и мыслями умных людей, и газетный листок, признаваемый лживым всеми, становится нечувствительным законодателем его не уважающего человека. Что значат все незаконные эти законы, которые, видимо, на виду всех чертит исходящая снизу нечистая сила, – и мир видит весь и, как очарованный, не смеет шевельнуться. Что за страшная насмешка над человечеством! ‹…› Диавол выступил уже без маски в мир».