– Да нет, живи, что ж на мне, совсем креста что ли нет, – бормочет она и садится ко мне на кровать. – Понимаешь, это Богдан придумал, ему деньги нужны, вот он и сказал мне, пустить кого-нибудь ко мне, взять деньги и прессануть. У него сейчас проблемы, понимаешь?

Я с ненавистью смотрю на нее, меня в эту минуту меньше всего интересуют проблемы Богдана, у меня своих по горло.

– Богдан – это то самое быдло с наколками? А кто он? – спрашиваю я.

– Он бандит, на районе его все боятся – говорит Вика с такой гордостью, с какой говорят, что ее парень известный поэт или космонавт.

По-моему, он просто самое настоящее быдло. Она берет меня за руку:

– Пошли посидим где-нибудь, отпразднуем твой приезд в столицу!

Я не хочу никуда идти, но она буквально силой тащит меня за руку, я беру куртку, определенно, хуже уже просто быть не может, мы заходим в бар неподалеку, судя по всему, Вику тут хорошо знают, несколько человек подходят и начинают хлопать ее по плечам. Мы садимся за дальний столик, нам притаскивают воняющее кислым пиво, я осторожно делаю глоток и искоса разглядываю Вику, полностью поглощенную употреблением пенного напитка, она пьет его с такой жадностью, как умирающий в пустыне воду. Она совершенно не соответствует моим представлениям о столичных штучках.

– А ты давно живешь в Москве? – спрашиваю я.

– Всю жизнь, – машет рукой она.

Мне это так странно, я думала, что она такая же приезжая, как и я.

– А где твои родители? Ты живешь одна? – еще раз уточняю я, вспомнив про Богдана.

Она медлит с ответом:

– Отца у меня никогда не было, – наконец говорит она. – А мама умерла три месяца назад. Она жила в твоей комнате…

Я молчу, в это мгновение мне как никогда хочется все бросить и уехать домой, не хватало еще услышать, что она умерла именно на моей кровати.

– Она болела? – тихо спрашиваю я. Вика беспечно машет рукой:

– Типа того. Спилась она. Да забей…

Я некоторое время молчу:

– А у тебя еще кто-то есть?

Вика качает головой:

– Нет, мать-то была детдомовская. А отца я и не знала никогда. Я сама по себе. Одиночка. Лучше расскажи про себя, по тебе же видно, что ты девочка домашняя. Нахер ты приперлась в нерезиновую?

Я молчу, говорить с ней по душам я совсем не хочу, но она ждет моего ответа:

– Я из Нижнего приехала, учиться в университете. Я училась там, у себя, но перевелась…

Она шумно отхлебывает пива и отчаянно жестикулирует, чтобы принесли еще, кажется, она вся поглощена им и слушает меня вполуха.

– Ну правильно, московский диплом получше вашего… А потом останешься здесь? Типа найдешь себе кого-нибудь? С пропиской? А у тебя парень есть? Папа, мама? Братья, сестры? – сыпет вопросами Вика.

Я неопределенно киваю ей головой, но на последний вопрос так ответить нельзя, она переспрашивает и вопросительно смотрит на меня. Я не хочу ей ничего рассказывать про себя, но когда пауза становится слишком затянувшейся, я все же говорю:

– У меня есть мама и папа. И брат. Он старше меня на год…

Вика перебивает меня, она уже достаточно пьяна, во всех ее движениях сквозит нетвердость и у нее совсем мутный взгляд:

– Я всегда мечтала о брате, – шумно восклицает она, – он бы со мной играл, защищал бы от всяких мутных хмырей. А я бы донашивала его кеды и футболки. Получается, вы погодки. Он симпатичный? Похож на тебя? Покажи мне его фотографию…

Я качаю головой, у меня в телефоне нет ни одной Костиной фотографии, давнюю, где ему пятнадцать, и он улыбается своей теплой улыбкой я давно удалила, смотреть на него мне слишком больно. Наверно, сейчас он совсем другой, повзрослевший и возмужавший. Подростковый пушок на его щеках превратился в жесткую щетину, вьющиеся и торчащие вихры огрубели и стали прямыми. Мне кажется, что его русые, летом почти добела выгоравшие на солнце волосы потемнели. В его серо-зеленых глазах цвета скошенной травы я увижу не угловатого подростка, но мужчину. Все это я увижу, когда мы вновь с ним встретимся.