Эдит закрыла глаза. Где ей найти такое место, чтобы можно было до полудня вообще не разговаривать? Может, уйти в монастырь?

Ха-ха! Тебя из католической школы выгнали, а ты в монастырь собралась!

– Эдит му, ты только послушай, он ведь секретный агент! Самый настоящий шпион! Слышишь? И на кого, ты думаешь, он работает? На англичан! Я сначала и не поверила, но, оказывается, и индусы шпионами бывают. Более того, для работы среди мусульман англичане якобы даже специально подбирают индусов, потому что они вызывают меньше подозрений. А этот еще и выпускник Оксфорда. Я и не знала, что в Оксфорд принимают индусов. Но, как оказалось, принимают, и притом уже давно. Это рассказал мне лично месье Пиллаи. А остальное тетушка Роуз узнала из надежных источников.

Эдит выпустила еще одну струйку дыма. Джульетта разошлась не на шутку: щеки, блестящие от гераниевого масла, которое она наносила сразу, как только проснется, раскраснелись, зелено-голубые глаза искрились от удовольствия делиться сплетнями.

– Ну, что скажешь? Случай прелюбопытный, не так ли? Неужели ты не хочешь познакомиться с этим господином?

– Не хочу.

Глядя, как Эдит тушит о тарелку сигарету, Джульетта вздохнула. Аппетита как не бывало. Даже к слоеной лепешке, которую перед ней поставила Зои, не притронулась.

– Но почему, дорогая моя Эдит? И что же ты собираешься делать вечером? Снова будешь, как привидение, бродить по комнатам наверху? Ты совсем не бываешь на солнце, из-за этого и кожа у тебя стала белой с фиолетовым оттенком, прямо как у англичанок, ты разве не замечаешь? Про тебя ведь опять спросят, а я уже, честное слово, не знаю, что и отвечать. Уж больше года прошло.

Эдит оторвала взгляд от люстры и в упор посмотрела на мать. Ее черные, чуть раскосые глаза пылали, словно раскаленные угли.

– А как насчет правды?

Маленький рот и заостренный вздернутый носик придавали ее лицу ранимость, но ранимость сменялась жесткостью, стоило только взглянуть в горящие черные глаза, обрамленные длинными ресницами, тень от которых падала на выступающие скулы. И низкий голос, который совсем не ожидаешь услышать от такого создания, еще больше подчеркивал эту жесткость.

Со звоном поставив чашку на блюдце, Джульетта вздохнула. Ее острый подбородок вытянулся, и она заговорила тем глубоким тоном, каким обычно обращалась к служанкам. Эдит вдруг почувствовала себя победительницей.

– Послушай, дочка, мое терпение тоже не безгранично. Я стараюсь, чуткость к тебе проявляю, и что получаю в ответ? К чему вся эта раздражительность? Не отрицаю, у нас были тяжелые времена. Но… – Глаза девушки метали молнии. – Нельзя вечно убиваться по умершим. И в Божий промысел вмешиваться нам тоже не дано. Пора взять себя в руки и вернуться к жизни. Ты уже не ребенок. Пора снова выйти в свет – ради твоего же блага. Ты сама недавно слышала: уже и Люси Жиляр обручилась. Симпатичных мужчин твоего возраста мигом разбирают. Как бы мы не опоздали. Чего доброго, останешься ни с чем. Ну же, улыбнись.

Отодвинув стул и вытерев рот льняной салфеткой, Джульетта встала и направилась к дочери, протягивая руки. Но Эдит вскочила, как кошка. Она отлично знала, что будет дальше: в детстве, когда она хмурилась, мать брала ее за щечки и насильно растягивала губы в улыбке. Проворно схватив вторую свернутую Сыдыкой сигарету, мундштук и зажигалку, Эдит обогнула стол и выскочила из столовой. Апельсиновые «косички» так и остались лежать на столе.

Она уже была у лестницы, когда в дверь позвонили. Замерев на полпути, Эдит прислушалась к незнакомому голосу:

– Могу ли я увидеть мадемуазель Эдит Софию Ламарк? Мне необходимо обсудить с ней один важный вопрос.