– Сказала. Даже снимок УЗИ по факсу отослала. И про тебя сказала… А больше ничего они знать не должны.

– Почему?

– Как ты не понимаешь? Я устала от их опеки за эти годы. Папа с мамой у меня… они же конвоиры! Мне очень важно, что ты скажешь.

– Все зависит от того, куда ты пойдешь работать и ради чего.

– Хочу напроситься в ученицы к Наседкину!

– Ого!..

– Я поняла – это судьба! Болезнь, долгие мытарства по клиникам и это чудесное исцеление, все подсказывает мне путь. Мой тайный путь!.. Я должна лечить людей! Я должна научиться, перенять опыт, секреты, овладеть магией звезд и планет… Николай Васильевич уже старенький!

Переубеждать ее не имело смысла, юношеский максимализм, разогретый избавлением от тяжелого и унижающего женскую сущность недуга, стал бы противиться всякому разумному слову.

– Мне показалось, Наседкин не берет учеников, – попытался остудить ее Самохин. – И никому не открывает тайн.

– Почему ты так решил?

– Кто действительно владеет талантом целителя и сакральными знаниями, обычно не распространяет их.

– Такого не может быть! Это же естественно – передавать науку другим поколениям!.. Или ты что-то знаешь о нем?

В справке ФСБ, полученной Самохиным, значилось, что несмотря на общительность и доступность Наседкина, вести наблюдение за ним проблематично, ибо он никого не подпускает к тайнам своего целительства и, опасаясь конкуренции, не заводит учеников.

– Ничего особенного не знаю, но догадываюсь, что к нему не подступиться.

– Чтоб так говорить, надо иметь веские причины!

Ее тон и ставший холодным голос взбадривали, как утренний туман на лугу.

– Понимаешь, в чем дело… Чаще всего дар врачевания дается только одному конкретному человеку. И научить этому просто невозможно. И по наследству не передать… Истинных целителей, ясновидящих и предсказателей всего единицы! Они рождаются раз в сто лет, а то и реже.

– Откуда ты это знаешь?

– Ну, интересовался…

– Нет, ты говоришь как-то… профессионально. Кстати, чем ты занимаешься?

– Работаю в одном проектном бюро.

– Ты не похож на инженера. Это я говорю как без пяти минут юрист.

– А на кого я похож?

– На какого-нибудь сыщика.

– Просто я пытливый и любознательный человек.

– Возможно… Значит, ты не веришь, что меня возьмут в ученицы?

– Не верю. Да и не нужно тебе это.

Она несколько сникла, съежилась и на минуту отвернулась.

– Я ждала поддержки… Думала, ты одобришь. И поможешь мне… Нет, ты не сыщик. И не пытливый. Ты просто закоренелый прагматик! Никакой романтики!

Самохин погладил ее по голове:

– Ты же просила мудрого совета? А мудрость начинается тогда, когда заканчивается период романтизма. Я не хочу, чтобы ты разочаровалась.

– Ладно, вот приедем к Наседкину, и станет все ясно! – заключила Саша и молчала уже всю дорогу.

На лестничной площадке перед дверью лечебницы стояло человек пятнадцать – мужчины, женщины, подростки, а у молодой мамаши на руках плакал грудной ребенок. Самохин спросил крайнего, прикидывая, сколько же времени придется отстоять в очереди, но тетка с костылем сказала, что целитель сегодня не принимает.

– Что же вы ждете? – непроизвольно изумился он.

Ответ был коротким, но прочувствованным и исполненным надежды:

– Чуда.

Тем временем Саша ловко протиснулась между страждущими и проскользнула за дверь, вызвав глуховатый и недолгий ропот, мол, не лезь без вызова, все равно прогонит.

Сашу он не прогнал, и мало того, через минуту она выглянула и поманила Самохина рукой. Наседкин сидел на диванчике без халата, в расстегнутой до живота рубахе, понурый, бледный, взгляд был тяжелым и заторможенным.

Сначала показалось, что он пьяный…