Что касается самого вскрытия, то его проводят, только если остаются вопросы или если повреждения кажутся необычными или вызванными действиями другого человека.

Вскрытия проводятся теперь редко[5]. В Бельгии им подвергаются 0,2 % всех умерших, в то время как в среднем по Европе этот показатель варьируется от 1 до 2 %. Вот поэтому многие убийства так и остаются нераскрытыми. Однажды мой знакомый сотрудник министерства юстиции, пытаясь оправдать отказ своего министра помогать развитию судебной медицины, обронил следующую фразу: «Наши тюрьмы и так переполнены».

Вернемся к нашему трупу. Когда я приехал на нужную улицу, найти дом оказалось нетрудно: перед ним, как обычно, уже стояла полицейская машина. Это бедный район города, застроенный небольшими домами шахтеров. Угольные шахты, в течение многих лет дававшие работу людям, давно закрылись. Зато все еще стояли дома, построенные владельцами шахты по типовым проектам. Все строения шахтерского поселка похожи друг на друга. Славные времена добычи каменного угля, к счастью, канули в Лету. Эта экономическая деятельность изменила ландшафт, по-прежнему сохраняющий следы истории шахтерского прошлого: повсюду можно видеть небольшие искусственные холмы – так называемые терриконы[6].

Перед домом собрались многочисленные соседи: в маленьких шахтерских поселках все знают друг друга. Также пришли и родственники. Они проявляют некоторое нетерпение, усугубленное непониманием, так как полицейские в соответствии со своими служебными инструкциями ограничили доступ к телу, насколько было возможно. Они ждут, чтобы я осмотрел тело и констатировал отсутствие подозрительных повреждений. С моим приездом они чувствуют явное облегчение и не скрывают некоторого раздражения. Один из полицейских говорит мне:

– Извините, доктор, судья вызвал вас совершенно напрасно. Это самоубийство.

Что мне ему ответить? Ничего! У этого полицейского вид очень убежденного человека. Возможно, он прав, чаще всего так и бывает. Самоубийства действительно происходят гораздо чаще убийств.

– Так где же ваш самоубийца? – спрашиваю я у полицейского. Тот ведет меня в находящуюся рядом входную комнату на первом этаже. В этих маленьких шахтерских домах прихожих не бывает – перешагнув порог, сразу попадаешь в жилое пространство. Прихожая – это удел буржуазии, как и высокие потолки на первом этаже, которые говорили в прошлом о богатстве собственника. Справа от входа вдоль окна, которое выходит на улицу, стоит диван. Покойник находится на этом диване в сидячем положении. Его голова наклонена в правую сторону, оружие так и осталось в левой руке. Револьвер калибра 7,65.

Согласно французским стандартам, калибр оружия практически соответствует диаметру пули. Поэтому для оружия калибра 7,65 могут подойти пули диаметром 7,65 миллиметра. Не следует путать французские стандарты с англосаксонскими: оружие с калибром 22 LR (long rifle — англ. «длинный винтовочный») не является оружием, для которого подходят пули диаметром 22 миллиметра, что почти соответствовало бы калибру небольшой пушки. В английской системе мер такой калибр соответствует пуле диаметром 0,22 дюйма, то есть 0,5888 сантиметра – около 6 миллиметров.

Прежде всего мне нужно выставить всех за дверь, что не так уж и просто при наличии безутешно рыдающей супруги, не желающей сдвигаться с места. Тогда я применяю свое секретное оружие: угрожаю немедленно перевезти тело в Институт судебно-медицинской экспертизы. Такая угроза действует безотказно. Когда я работаю, мне не нужны ни родственники жертвы, ни кто-либо еще. Следует отметить, что мои предварительные наблюдения защищены тайной следствия, и никто, кроме полиции и следователей, не должен ничего знать до тех пор, пока я не отправлю свой отчет судье. Особенно родственники жертвы, так как, если речь идет об убийстве, в более чем 80 % случаев оно совершается тем или членом семьи.