«Тебе не совестно?» – услышал я голос, и голос этот оказался сильнее страха. Ведь я священник, жизнь дана мне затем, чтобы служить. Позорно пренебречь долгом, поддавшись низменному страху.

– Оставь… – сурово произнес Гаррпе. – Глупец!

– Пусть я глупец!.. Совесть не позволяет.

Я открыл дверь. Каким бледно-голубым сиянием заливал лунный свет в ту ночь лес и всю землю!

Два человека, оборванные, как бродяги, сидели, скорчившись на земле.

– Падре, вы нам не верите? – обернулись они ко мне.

Я заметил, что у одного из них кровь на ногах. Верно, взбираясь на гору, поранил ноги о корневища. Оба едва не падали от усталости.

Оно и неудивительно. Двое суток они добирались сюда с островов Гото, что в двадцати лигах отсюда.

– Мы уже давно здесь. Пять дней назад мы видели вас вон с той вершины… – Один из незнакомцев указал на холм, возвышавшийся перед хижиной. Это были те двое, что следили за нами тогда, на закате.

Мы впустили их в хижину, дали им бататов, что принес Итидзо; они набросились на угощение со звериной жадностью. Было ясно, что у них давно маковой росинки во рту не было. Наконец они вновь обрели способность говорить. От кого они узнали о нашем существовании? Это нам хотелось выяснить прежде всего.

– Нам рассказал наш деревенский, христианин Китидзиро…

– Китидзиро?!

– Да, падре…

Они сидели, освещенные огоньком масляного светильника, съежившись и набив бататами рты. Один из них улыбался, точно ребенок, открывая два уцелевших зуба. Второй сидел неподвижно и напряженно, явно робея перед чужеземцами.

– Но ведь Китидзиро не христианин?..

– Нет, нет, падре. Он христианин.

Мало-помалу все разъяснилось. Так и есть, Китидзиро – христианин, но отрекся от веры. Восемь лет назад, по доносу соседа, ненавидевшего его семью, Китидзиро с братьями и сестрами схватили. Им приказали топтать ногами икону с изображением Господа, но они отказались, и только Китидзиро проявил малодушие. Стоило чиновникам пригрозить, как он сразу начал кричать, что готов отречься… Его братьев и сестер бросили в темницу, а его отпустили, но в деревню он не вернулся.

Говорили, что его видели в толпе, окружавшей костер в день казни, – грязного, оборванного; он не смог вынести страшного зрелища и сразу куда-то исчез.

Услышали мы и другое, не менее удивительное сообщение. Оказывается, в их поселке все до единого тайно исповедуют христианскую веру. И не только там: в окрестных селениях – в Мияхаре, Тоодзаки, Эгами – есть много тайных христиан, только притворяющихся буддистами. Они давно ждут не дождутся, когда из-за моря приплывут к ним священники, неся благодать.

– Падре, мы много лет не ходили к мессе, не исповедовались. Мы только читали молитвы… – сказал человек с окровавленными ногами. – Поскорее приезжайте в нашу деревню. Мы даже маленьких детей учим молиться; они мечтают увидеть падре…

Товарищ его одобрительно кивнул, обнажив в улыбке два желтых зуба. В плошке с жиром с треском горел фитиль. Разве могли мы с Гаррпе ответить отказом? Мы и так слишком долго таились. Да, по сравнению с этими японскими крестьянами, что пришли к нам, ночуя под открытым небом в горах, до крови натрудив ноги, мы были слишком трусливы!

Небо посветлело, в хижину стал просачиваться прохладный утренний свет. Как мы ни уговаривали крестьян, они не согласились лечь на солому – так и уснули сидя, обхватив колени руками. И вот утренние лучи озарили хижину, проникая в щель между досками.

Через два дня я держал совет с христианами деревни Томоги относительно поездки на острова Гото. В конце концов было решено, что Гаррпе останется здесь, а я пробуду на Гото дней пять, общаясь с верующими. Наши покровители были не слишком в большом восторге от этого замысла. Некоторые даже высказывали опасение, не ловушка ли это?