Так-то оно так, но проблема со здешним тиром была не в том, чтобы попасть в бутылку. Бутылок было так много, и они висели так близко друг к другу… Дети сделали четырнадцать выстрелов и услышали тринадцать звонких ударов. Бутылки были подвешены в пятнадцати футах от них, а не в тридцати. Почему? Места на ярмарке хватало с избытком. Может, жители Сассекса настолько плохо стреляют, что тридцать футов для них – запредельное расстояние?

Они не бросают шарики в кокосовые орехи, не катаются на карусельных лошадках и не взлетают на головокружительную высоту на качелях. У них не осталось азарта для таких приключений. А кроме того, все на ярмарке, кроме самих братьев и сестер, маленькой женщины-зрительницы и девушек, выдающих кольца, были невообразимо грязными. Полагаю, в городке имелся водопровод. Но если бы вы побывали на бичфилдской ярмарке, вы бы в этом усомнились.

Здесь не слышалось ни смеха, ни веселых разговоров, ни дружеского праздничного перешучивания. Глухая тяжелая тишина висела над этим местом; тишина, которую не могла разогнать натужная фальшивая веселость паровой карусели. Смех и песни, музыка и дружеское общение, танцы и невинные пирушки – ничего этого не было на ярмарке в Бичфилде. Музыку заменяли доносившееся с паровой карусели звуки, похожие на эхо низкопробной позапрошлогодней комедии. Ни смеха… Ни веселья… Только угрюмо сгрудившиеся грязные смотрители приспособлений для выманивания пенни, да несколько групп подавленных девочек и мальчиков, дрожавших на холодном ветру, который поднялся с заходом солнца. На ветру плясали пыль, солома, газеты и обертки от шоколада. Единственные танцы этой ярмарки.

Большой шатер, в котором размещался цирк, стоял в самом конце пустыря, и люди, суетившиеся среди веревок и колышков, между опиравшимися на оглобли яркими фургонами, казались веселее и чище, чем хозяева мелких аттракционов, созданных для того, чтобы люди не выигрывали призов.

Но вот наконец цирк открылся; полог шатра откинулся, и похожая на цыганку женщина с маслянистыми черными локонами и глазами, как блестящие черные бусины, вышла и встала сбоку, чтобы принять деньги у тех, кто хотел посмотреть представление. Теперь люди тянулись к шатру по двое и по трое. Наша четверка успела прежде остальных, и цыганистая женщина взяла четыре теплых шестипенсовика из четырех рук.

– Входите, входите, мои милые крошки, и посмотрите на белого слона, – сказал тучный черноусый человек в зеленоватом, с лоснящимися швами, вечернем костюме.

Человек с шиком размахивал длинным бичом, и дети, хотя уже заплатили по шесть пенсов, остановились, чтобы послушать, что они увидят, когда войдут.

– Белый слон! Хвост, хобот, бивни – весь целиком белый, всего за шесть пенсов. Посмотрите также на верблюдов, которых называют кораблями арабов или кораблями пустыни! Верблюд пьет в три горла, когда есть шанс, но ничего не пьет во время перехода через пустыню. Входите же, входите! Посмотрите на дрессированных волков и росомах, исполняющих великий национальный танец с флагами всех стран. Входите же, входите! Посмотрите на дрессированных тюленей и на единственную в своем роде Лотос из Хиста: она исполнит свой знаменитый трюк сразу на трех неоседланных лошадях – предмете восторга и зависти королевской семьи. Войдите и посмотрите на знаменитую русалку, пойманную у ваших берегов только вчера – такой нигде больше не сыщешь!

– Благодарю вас, – сказал Фрэнсис. – Думаю, мы войдем.

И все четверо прошли за брезентовый полог, в царивший внутри квадратного шатра приятный желтый пыльный полумрак. За пологом был проход, в конце которого виднелся посыпанный опилками манеж со скамьями вокруг; два человека только что закончили покрывать передние ряды красными хлопчатобумажными полосами.