Только в ту поездку я узнал, что ночь с женщиной можно променять на водку. Я ехал в электричке и курил в тамбуре. Рядом тусилась стайка студентов, которые ехали к девчатам в общагу на станции «Строители». Я слышал, как они живописали предстоящие «похождения». Вдруг кто-то из них сказал, мол, пойдем, лучше выпьем… и вся ватага по дороге сошла – пить! Такое в Грузии воспримут разве, что как анекдот, в реале не поверят!

А самое главное в ту поездку у меня впервые на улице проверили документы, и мент удивленно произнес:

– Странно, вроде не черножопый, а говорит с акцентом.

Но вернемся к «нашим козочкам». Иногда мне было лень ехать в Москву, и я оставался в Мытищах. Я брал корзину и ходил за грибами. Бродил по лесу часа два – три, набирал полную корзину грибов, правда, потом почти всё выбрасывалось, а на сковороду попадало не более десятка. Однако более приятным занятие было выходить в сад с тазиком и собирать ягоды. В саду рос крыжовник, там я его увидел впервые, малина, смородина, красная и черная. Потом все это посыпал сахаром и минут через 20 наворачивал, да так, что «за ушами свистело» – так любил говорить мой дед.

Я писал, что Марина (мама Маши) мне показала в первый день, где лежат семейные деньги на всякий случай.

Дмитрий Федорович, конечно, тоже знал, но оттуда не брал ни копейки, а вот ко мне подходил и просил одолжить три рубля, но не до зарплаты, а до… отъезда. Я, конечно, давал и он довольный исчезал до поздней ночи. С Машей мы почти все вечера гуляли. Гуляли там, где меньше было народа, так как нам хотелось «близости», но только до «заветной черты». Маша в свои 22 была девушкой и, я не хотел быть виновником её будущих неприятностей, сказывалась кавказская закваска и без её на то одобрения, ни-ни. В остальном мы себе не отказывали и радовались жизни по допустимому максимуму. Конечно, дома было бы удобней, но её бабушка, забыл, как её величали, бдила постоянно и очень зорко. Несколько раз ночью я пытался лечь к Маше, но бабка, спавшая за ширмой, тут же тихо, но жестко, так чтобы слышали только я и Маша, произносила моё имя.

Маша шутила:

– Бабуль, ты что всю ночь не спишь?

Она посмеивалась:

– С этим лохматым, если уснешь, так ты тут же с животом останешься, – грозила мне пальцем, но не злобно.

Несколько раз Алена в шутку спрашивала:

– Ну что, рыбку не дают съесть? Если что, приходи, порыбачим или ножка моя не понравилась?

Как-то вечером Марина, когда сидели за ужином сказала:

– Ты Юра, уже почти как свой и я должна сказать, что мы тут в поселке, все ходим на колхозное поле и копаем картошку мешок – другой, ну так, вместо магазина.

Потом помолчав, сказала:

– Воруем то, что все равно сгниет. Володи нет, Коля не ходит из комсомольского принципа, но его принцип – страх поэтому видимо, тебе придется помочь. Катя и Маша будут копать, а ты будешь нести к Алене в дом, так как он ближний к полю.

Деваться было некуда, я согласился, комсомольцем на самом деле никогда не был, но это тема другого рассказа.

Коля предусмотрительно ушел ночевать к своей матери. Алена была дома, а я с сестрами пошли в поле. Никогда, даже в страшном сне, мне не могло почудиться, что я ворую молодой картофель с колхозного поля. Они умело копали, а я собирал в мешок и на спине тащил к Алене. Когда я принес первый мешок в дом Алена сказала голосом, не терпящим отказа:

– Я затопила баньку. После поля скажешь, что хочешь помыться. Вот заодно и помоемся! Все, иди, а то начну прямо сейчас насиловать.

Вернулся на поле, второй мешок был уже наполнен. Девчонки набрали еще по ведру, на три семьи хватит, и мы побрели к Алене.