– Да? – с сомнением сказал Сеня.

– Головной убор, – важно сказал старик, – может совершенно изменить лицо человека. А значит, и его поведение.

Сеня подумал, что это действительно может быть так. Особенно если головной убор – корона.

Но сказал о другом:

– Но вы же могли бы заказать кому-нибудь сшить себе колпак.

– Вот еще! – хмыкнул Мерлин.

Они поднялись наконец на второй этаж и вышли в широкий и длинный коридор, с потолка которого хрустальными гроздьями свисали огромные люстры. Прошли мимо нескольких разномастных дверей – то изящных резных, то из толстых досок и оббитых железом, то витражных (что изображалось на этих витражах, было совершенно непонятно – то ли мастер был не способен изобразить что-нибудь, хотя бы отдаленно напоминающее хоть что-нибудь, то ли, наоборот, был чертовски талантлив, перегнал свой век и дошел до абстрактной живописи, в которой по степени абстрактности дал фору самому Пикассо. Хотя какой в этой стране был век, это еще неизвестно. Но судя по общему развитию, можно было бы предположить, что до технической революции им еще топать и топать. По их неровным и бандитским дорогам).

Мерлин толкнул одну из простых деревянных, выкрашенных белой краской дверей, сказал, заходя:

– Твоя спальня, Ваше Величество.

Они зашли в большую квадратную залу с окнами во всю противоположную двери стену. Да, спальня была – сказать большой, это не сказать ничего – она была размером с… пожалуй, с небольшую дачку. Хочешь – бегай, хочешь – на велосипеде катайся.

Но ожидалось, что в ней всего лишь будут спать: у стены на возвышении стояла кровать с голубым бархатным расшитым золотыми королевскими лилиями балдахином. Бахрома с края балдахина была оторвана и свисала дохлой золотистой змейкой, а в центре полога была продрана дыра.

Мерлин увидел, куда смотрит Сеня, и сказал:

– Даже не спрашивай, – потом добавил: – Не проси никого прятаться на пологе…

– Кого?

– Хоть кого, – сказал Мерлин.

Все остальное в комнате было подобно кровати: роскошным, но до того потертым, рваным, излохмаченным временем и не только им, что хоть плачь. Плашки выложенного узором паркета покоробились, и некоторые торчали горбом, так что Сеня чуть не споткнулся. Обои, похоже, шелковые, выцвели так, что рисунок почти исчез. Изогнутые ножки одного из стульев были грубо приколочены гвоздями – так, что расщепилось дерево. На камине стоял гипсовый бюст с облупленным носом.

– И предыдущий король тут жил? – с сомнением спросил Сеня.

– Где же еще, – сказал Мерлин.

Зато окна оказались стеклянными дверьми на большой балкон, с великолепным видом на парк.

Мерлин дважды громко хлопнул в ладоши и тихо сказал Сене:

– Вот так будешь его звать.

– Кого? – не понял Сеня.

Но в этот момент ответ сам зашел в комнату – и он был даже не человеком. Или не совсем человеком. Или человеком особой расы. Такой… Лягушачьей.

В общем, фигура у него была вполне человеческая, ну разве что ноги слишком поджарые и длинные (да, Сеня это заметил сразу, потому что ноги эти были выставлены на всеобщее обозрение с помощью белых чулок). А вот голова! Да, голова под малиновым беретом была совершенно лягушачья: зеленая, с большим ртом и выпученными темными глазищами. И ко всему – ушей на этой голове абсолютно не наблюдалось!

М-да. Впрочем, если у них тут и герцоги, и Мерлины, и викинги, и кто там еще… Сеня пытался вспомнить слова крестьянина – вроде тот упоминал гномов и котов… Так почему бы не быть и человеку-лягушке?

Человек-нечеловек был в коротких зеленых штанишках с бордовыми разрезами и в зеленом камзоле. Костюм наподобие этого Сеня видел во французском историческом фильме. Кажется, на герцоге Анжуйском.